Книга Уйди во тьму, страница 54 – Уильям Стайрон

Итак, рождественский праздник был отвратителен. Сущий ад. Проснувшись с головной болью, Лофтис по солнечному свету понял, что поздно, и какое-то засевшее в нем мрачное предчувствие подсказывало, что день предстоит напряженный, полный опасностей. В доме было совершенно тихо — ни праздничных перекликов или взволнованного перешептывания, только молчание. Такое впечатление, будто в доме лежит тяжелобольной, и Лофтис вылез из постели с премерзким вкусом во рту. Он взглянул на свои часы. Элен и Моди, должно быть, в церкви. Залив за окном частично замерз, нотам, где виднелась вода, она была ослепительно голубая — синева и белизна были застывшие и поразительные, словно день, изображенный на календаре без смягчающих тонов. А далеко, на севере, сгрудились облака, обещая снег. Лофтис осторожно побрился и оделся и на цыпочках прошел в комнату, где спала Пейтон. Он сел на кровать рядом с ней и разбудил ее поцелуем. Она пошевелилась, потянулась и уткнулась головой в подушку.

— Боже, какое у меня похмелье! — сказала она.

Он легонько ущипнул ее бочок, нагнулся и снова поцеловал.

— Детка, — пробормотал он, — что это ты сказала?

Она приоткрыла сначала один глаз, потом, широко, другой и, вспыхнув, накрыла голову подушкой.

— Я не знала, что это ты, — послышался приглушенный голос.

Он хлопнул ее по заду.

— Счастливого Рождества!

— Ой! — Она села, волосы упали, закрыв ее лицо.

— Кого ты любишь?

— Себя.

— Нет, — настаивал он, — кого ты любишь? Кто твой сладкий малыш?

Она нахмурила брови, щурясь от света. Потом положила голову ему на плечо и сонно произнесла:

— Зайка! Во всяком случае, это тот, кого ты любишь, по-моему.

— Произнеси по слогам.

— БОЛ-ВАН.

— Это неверно, но сойдет. Поскольку у тебя похмелье. Когда это ты начала так крепко прикладываться? Я-то считал, что это я позор семьи.

— Ах, дорогой, у меня такие емкости, — заверила она его уже другим, бойким тоном, — я, знаешь ли, общаюсь с теми, кто из братства Капа-Альфа. Ты должен это знать. Ты ведь сам оттуда. Я, право, могу ужас как много выпить. Это хорошо. Прочищает мозги и впускает туда ин-тел-лект. У меня куча и других пороков.

— Да что ты знаешь про интеллект? Или про пороки?

— Вот и Дик так сказал.

— Славный юноша. Он тебе нравится?

— М-м-м. Пожалуй, достаточно славный. Влюблен в меня, — спокойно произнесла она.

У него возникло странное чувство, будто он проваливается.

— А где он сейчас? — спросил Лофтис. — Я думал, он здесь остановится.

— Он и остановился, но когда мы приехали сюда утром — в половине четвертого, — оказалось, что им с Чаком Барлоу надо поехать к Чаку, чтобы допить до конца. Чак, знаешь ли, тоже из Капа-Альфа — семейство Барлоу живет в Хамптоне. Так что я сказала Дику — пусть едет, со мной все будет в порядке, и мы увидимся сегодня вечером. — Она помолчала, задумавшись; брови маленькими морщинками поползли вверх. — Хотя я немножко боялась. Все дороги, знаешь ли, покрыты льдом, и все в дым пьяные. Зайка, ты бы слышал, как они пели — все старые песни, — это было так красиво. Ох, дай мне сигарету, зайка.

Вот теперь он ее спросит. Он протянул ей пачку сигарет и сказал:

— Детка, разве ты не пробудешь у нас до Нового года?

Она закурила сигарету, отбросив волосы с глаз, и посмотрела на залив.

— Так пробудешь? — повторил он, добавив совсем некстати, словно вовсе не хотел слышать ее ответ: — Тебе надо сойти вниз и развернуть свои подарки.

— Дядя Эдди уехал, — сказала она.

— Что? — удивленно воскликнул он.

— Он уходил, когда я вошла в дом. Ему позвонили из лагеря. Что-то там случилось. Он не хотел тебя будить. Господи, вид у него был загульный. Когда я вошла в дом, мать стояла внизу в халате и прощалась с ним.

— Что будет с войной без Эдварда? — сказал Лофтис не без ехидства, а пожалуй, и зависти.

— Что? — произнесла Пейтон, поворачиваясь к нему.

— Ничего. — Он взял ее за руку. — Побудешь со мной немножко? — Он произнес это беззаботным тоном, но в самих словах была мольба, и, стремясь скрыть свое смятение, он со смехом добавил: — Детке пора прекратить вечные разъезды по окрестностям.

Он стиснул ее руку, и это выдало его — она тотчас отняла у него руку и произнесла нетерпеливо, тоном взрослой женщины:

— О, не знаю, зайка. А теперь если бы ты ушел отсюда… — и смачно поцеловав его в губы: — …мне надо одеться. Я категорически против того, чтобы мужчины смотрели на мое нежное молодое те-е-ло. А теперь уходи, сладкий мой.

— О’кей. — Он встал. У двери повернулся и сказал: — Она тебе еще что-нибудь сказала вчера ночью? Когда ты вошла?

— Ох, я захмелела!

Резкий дневной свет заливал комнату — свет был такой яркий, что поражал и ослеплял человека, стоявшего там, где был Лофтис, однако это был холодный, прозрачный свет цвета замороженного лимонада, который вернул все еще опухшим от сна глазам Лофтиса знакомую забытую обстановку: книжный шкаф, покрашенный выцветшей эмалевой краской — красной и зеленой; рваные школьные вымпелы, все еще висевшие на стенах, а в одном затененном уголке — шкафчик, выкрашенный в наивный розовый цвет, где, насколько он знал, лежали в оцепенении все заброшенные, разукрашенные куклы. Здесь в четырехугольнике яркого солнечного света Пейтон уже раздевалась, и на изгибе ее спины вырисовывались, словно следы от кнута, тени щелей распахнутых ставен. Зачарованный и смущенный, он смотрел на эту женщину: она слегка дрожала от холода и, быстро изогнувшись, спустила брюки пижамы с талии.

— Ну так ты останешься, лапочка? — хрипло, чуть ли не выкрикнул он, она же только крикнула ему через плечо:

— Папа, уходи отсюда! — И он, глотнув воздуха, вышел из комнаты.

Минута волнения, смятения — как это ни назови — длилась недолго: все это скоро прошло, когда Элен, приехавшая через несколько минут, остановила машину на подъездной дороге, разбрызгав шинами утрамбованный снег, и день начал быстро разворачиваться. Как ни странно, она сначала сбила Лофтиса с толку, не просто сказав: «Счастливого Рождества!», а улыбнувшись ему: «Какая жалость, что ты не видел церковь, Милтон. Там было так красиво!» — и стала снимать галоши, заставив его отвести глаза. Радуясь такой любезности, но продолжая быть настороже, он произнес общепринятое: «Что ж, мило!» — или даже: «Великолепно!» — но она посадила Моди на стул под елку и, поскольку Элла была отпущена в церковь, поспешила на кухню разогревать обед.

Лофтис не заметил, когда небо стали затягивать тучи. Он налил себе выпить; из кухни пахло разогреваемой едой, и от нечего делать, нетерпеливо ожидая появления Пейтон, он сел на пол рядом с Моди и стал наигрывать на игрушечном ксилофоне. Свои подарки он не открывал — там был большой квадратный пакет: наверное, халат от Элен, — и более маленький, от Пейтон. Ни Пейтон, ни Элен не развернули свои подарки — только Моди развернула рано утром, и Лофтис сидел среди всякой мишуры — ленточек и бумажек, бесцельно исторгая звуки из старенького щербатого ксилофона с облезшей краской.