Онлайн книга «Зимняя вишня»
|
Они вдвоем возвращались из дубравы, и Анна виновато поглядывала на Даниила, почтительно, но строго выбранившего ее за суеверные разговоры с лесной ведьмой. — Но Даниил… — робко возразила тогда Анна. — Разве тебе не хочется иногда знать, что тебя ждет? — Не ведает человек ни дня, ни часа своего, — отвечал Даниил. — Так говорит Писание. — Скучный ты, Даниил, — в сердцах вздохнула Анна. — Сам как Писание… Даниил поднял глаза на Анну и увидел, что она глядит на него с равнодушным сожалением. Он ответил смиренно, но несогласно: — Знаешь ли ты Писание, хуля его? — Знаю. — Анна пожала плечами. — Там везде — о грехе, о смерти, о вечном огне… — Там говорится и о цветах, и о весне… «Вот зима уже прошла, — помолчав, тихо произнес Даниил. — Дожди миновали, цветы показались на земле, время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…» Анна слушала недоверчиво и заинтересованно. — «… смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, благоухают… Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, покажи мне лицо твое, дай услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лицо прекрасно…» — Так сказано в Писании? — Так сказал Соломон, мудрейший из любивших… — А что… он еще сказал? — Он сказал еще: «Большие воды не смогут потушить любви, и реки не зальют ее… крепка, как смерть, любовь, люта, как преисподняя… и стрелы ее — стрелы огненные…» — А почему же отец Феопемпт говорил в проповеди, что земная любовь — греховна?.. Что с тобой, Даниил? — посмотрела на монаха Анна с удивлением. — Ты дрожишь, тебе холодно? Лошади мягко ступали копытами по лесной тропе, влажные от росы ветки скользили по лицу Даниила, остужая его. — Это образ, метафора, как называют греки, — сказал Даниил, и голос его стал опять смиренен, а лицо непроницаемо. — Любовь Соломона — это его любовь к Богу… — Анна слушала, и все глядела на Даниила, дивясь его переменам. — Так, Анна, мы должны понимать Писание. Они снова поехали молча. А в растревоженном мозгу Анны несоединимо, но упрямо мешались между собой и золотая заря ее рождения, и голос горлицы в стране Христовой, и лютые, огненные стрелы любви, и особенно — чей-то плащ золотой — и самое странное, что не было между всем этим распри, и легко и приятно было верить и в то, и в другое… Анна спустилась в сени и снова заглянула в каморку Даниила. На сей раз он был на месте и, вздрогнув, обернулся на ее шаги. — Даниил! Ты слышал — за мною приехали франкские послы! — Радуйся, Ярославна, — тихо, опустив очи долу, отозвался Даниил, и Анна увидела тощий мешок на его плече и связку книг в руке. — А ты?.. Разве ты не рад? — она подошла ближе, разглядывая его скарб. — Куда собрался? — Прощай, княжна. Возвращаюсь в Берестов, в обитель… — Как — возвращаюсь?.. А я? — Анна выпрямилась удивленно и гневно. — А я тебе не велю! Или я не госпожа твоя, и ты не раб мой? — Ты мне госпожа, — отвечал Даниил, еще ниже клоня голову. — Но раб я — Божий. — Ну вот… ты и обиделся, — Анна еще приблизилась, с виноватой улыбкой заглянула в его опущенные глаза. — Как же ты мог помыслить, Даниил, милый, что мы расстанемся? Как я без тебя? Кто мне о земле франкской расскажет?.. С кем риторику буду учить, Писание?.. Латынь — без нее ведь нельзя франкской королеве! — Кончилось твое учение, — сказал Даниил. Но как прекрасны были глаза Анны, глядящие в упор и ласково, поставленные широко, как у косули, зеленые, как несозревший крыжовник!.. Ярко пылали светильники, за их колеблющимся пламенем фигура митрополита с посохом в руке казалась неземной и грозной. Даниил распростерся на каменных плитах собора: — Святой отец! Отмени княжий указ! Позволь удалиться в пустынь! Митрополит вышел из ореола светильников и вновь стал невысоким, тучным и к тому же весьма настороженным старичком. Всякого подвоха ждал он ежечасно в этой варварской стране. — Указы мирские, сам знаешь, мне неподвластны. Отчего господина ослушаться хочешь? Светильники отражались в глазах Даниила, и смятением был полон его голос. — Пролился я, как вода… — Покайся. — С детства знаешь меня, отче, я вырос в обители, смиренно постигал многие науки, пока не призван был ко двору для наставления княжны. Но какой силой теперь укреплю дух и веру ее, когда умер Бог во мне!.. — Кайся, грешник! — произнес митрополит сурово. — Страшен и сладок мой грех. Люблю… всей силою любви земной… — Кого? — отступил митрополит. — Госпожу свою… Анну! — Замолчи! — Феопемпт испуганно оглянулся. — Не гони, святой отец, ибо отринул меня Господь!.. Она одна — мое божество. Прекрасны глаза ее голубиные, и нет пятна на ней… — Замолчи, не скверни Писание! Феопемпт схватил чашу со святой водой и выплеснул на Даниила. И тот затих на полу, обхватив голову руками. Митрополит озадаченно постоял над ним, потом повернулся и снова исчез в ореоле светильников, и Даниил услышал его недовольный голос: — Сам грешил — сам неси крест свой… Возьми в дорогу псалтырь. Десять псалмов с утра, десять вечером, постись семь дней в неделю. Плоть умерщвляй бичеванием… Натыкаясь на амвоны и ножки светильников, Даниил полз следом за ускользающей фигурой митрополита. — Душа бессмертна, — слышался голос Феопемпта и удалялся вместе со стуком его посоха, — Божья милость безгранична… А мы и без того с князем каждый день ссоримся. Не хочу… — Отче! Не уходи! На погибель обрекаешь!.. Ответа не было, шаги затихли во тьме. В углу княжьего двора, среди беготни слуг, криков и конского ржания Злат вязал узду к коновязи. — Ну? — вынырнула из-за крыльца Янка. — Разузнал? Про франкского короля? Злат кивнул. — Все узнал. — Ну говори же, — нетерпеливо теребила его Янка, пока Злат, зачерпнув ковшом из бадьи, жадно пил воду. — Коня его, — сообщил Злат, обтерев усы, — зовут Троль. — И все?.. — Нет. Меч зовут — Сигфус. — А сам? — Янка топнула от нетерпения. — Сам же король именуется Генрих, победил на турнире графа де Оверни и дважды выбил из седла герцога Анжуйского… — А какой он? Молодой, красивый? — Кто? Герцог? — Король! — Этого не ведомо, — отвечал Злат. — Ты вот у меня — красавица! — И, оглядевшись, сгреб отчаянно отбивающуюся Янку в могучее свое объятие. |