Книга Зимняя вишня, страница 74 – Владимир Валуцкий

— Я, Вадим, замуж выхожу.

— Вот оно что, — присвистнул он. — А я-то думаю, что это малыш от меня бегает…

— А ты думал, малыш всю жизнь будет за тобой бегать? — говорю я, улыбаюсь и ненавижу его в эту минуту.

— Поздравляю. Кто этот счастливец?

— Неважно. Человек, который, в отличие от тебя, хочет, чтобы я была счастливой.

— Почему, я тоже желаю тебе счастья. От всей души.

— Спасибо на том.

— Оля…

— Ну что тебе еще? Что? — резко оборачиваюсь я.

Он глядит испуганно, растерянно.

— Ничего… Хотел предложить подвезти тебя, по старой памяти.

— Спасибо, меня подвезут.

Он медленно идет к стоянке. Даже не попрощавшись. Ничуть мне тебя не жалко, ничуть. И вот моя машина показалась, белый «мерседес», и гляди, гляди ошалело, как мне открывают дверцу, как помогают сесть, перекинуть ремень и как уносимся мы по улице, разбрызгивая мокрый снег!

Едем по городу лихо. Руки Герберта в перчатках с дырочками уверенно лежат на руле, и сам он, уверенный, в строгом черном пальто ведет машину легко, сидит не шелохнувшись.

— Что за погода у вас в Ленинграде?

— Да уж такой климат.

— Ноги не промокли?

— Нет, что ты, ничего.

Мельком глянул вниз. На мои, прямо скажем, не новые сапоги — не успела ноги спрятать. Потом, не меняя позы, достал что-то из бардачка.

— Из Европы грипп идет. Закапывай по две капли в нос, по утрам.

Я разглядываю яркий пузырек.

— А Антошке можно?

— Ему — по одной. Кстати, я записал его в бассейн.

— Правда? Вот хорошо! Плавать наконец научится.

— И закалка необходима парню. Извини…

Это нам свистнули. Сворачиваем к тротуару. От перекрестка медленно, помахивая палочкой, идет милиционер.

— Момент, — говорит Герберт, спокойно выходит, а через минуту возвращается, и мы трогаемся.

— Чего он от тебя хочет?

— Уже ничего. Все о'кей.

И мы снова едем, обходя «Волги» и самосвалы. Сворачиваем в переулок, подаем куда-то задом и останавливаемся.

— Подождешь минутку?

— Конечно.

— Я быстро. Полистай, чтобы не скучать. Кажется, последний.

Сижу, листаю глянцевый заграничный журнал. Улыбаются красотки-манекенки, дамы в немыслимых туалетах пьют коктейли, супермены курят «Кент» и «Мальборо». А вот кого-то убили: взорванная машина, труп и кровь на асфальте, полицейские— репортаж на десять страниц, и ничего не понятно, все на заграничном языке.

Хлопнула дверца. Герберт бросил сверток на заднее сиденье, обошел машину, сел за руль.

— Герберт, тебе не страшно работать за границей?

— Почему?

— Там вон, видишь, всякие страсти-мордасти, террористы.

Усмехнулся. Тронул машину, потом отвечает:

— Нет. Не страшно.

Больше ничего не объяснил.

— Ты свободна послезавтра вечером?

— Да, а что?

— Будет прием по поводу закрытия выставки. Большого веселья не обещаю, но если бы пришла — был бы рад.

— Ну конечно, зачем спрашиваешь.

— И Лариску бери, Валюшку с Сашей, пусть оживляют общество. Прости, забыл, где поворот?

— Вон, дальше.

Подъезжаем к детсаду. Бегу, возвращаюсь с Антошкой. Размахивая пистолетом, он деловито забирается на заднее сиденье.

— Здлавствуйте!

— Привет, друг Антон. Как жизнь молодая?

— О'кей! — Снова едем.

— Ну-ка, давай сюда. — Не оборачиваясь, Герберт ухватывает Антошкин пистолет. Легкая борьба, пистолет в руках Герберта, а вместо него откуда-то из-под сиденья возникает автомат, да какой! И вот он в руках Антошки, окаменевшего от счастья.

— Что надо сказать Герберту Мартыновичу?

— Спасибо…

— Теперь ты оснащен самым современным оружием. Вернее, его точной копией.

— Ты его балуешь, Герберт.

— Та-та-та-та! — почти по-настоящему строчит автомат, и разноцветные лампочки загораются на нем, к упоению Антошки.

— Герберт, — говорю я, тронутая его вниманием.

— А это — тебе. — Он снова протягивает руку и достает сверток с заднего сиденья.

— Ой, что это?

Разворачиваю — новенькие сапоги. Осенние, на самом модном низком каблуке.

— Герберт, я ведь тебя просила… — щепетильное огорчение борется во мне с радостью…

— Хочешь — можешь выбросить, но я лично против того, чтобы ты ходила с мокрыми ногами.

— Ну что ты… Я просто… Конечно, спасибо.

Антошке легче относиться к жизни. Та-та-та-та — за моей спиной, в окно расстреливает прохожих, обо всем на свете забыв.

Вот и мой дом.

— Будь здоров, Антуан, — протягивает руку Герберт.

— Ты не зайдешь?

— Нет возможности. Надо вечером встречать делегацию. Утром я закину продукты…

— Герберт…

— …и абонемент в бассейн, а насчет завтрашней поездки я позвоню сегодня попозже.

Я выхожу, но Антошке выходить очень не хочется. Изобретает, что бы еще спросить, чтобы оттянуть расставание.

— А… У Лембо — такой автомат?

— У Рэмбо, это он у бабы Сони по видику смотрел.

Герберт объясняет серьезно и обстоятельно:

— Может быть. Но, видишь ли, Рэмбо — это плохой солдат, в него хорошему мальчику лучше не играть.

— Почему?

— Идем, Антон, Герберту Мартыновичу нужно работать.

— А вы кем лаботаете?

— Как тебе сказать, Антон… Немножко покупаю, немножко продаю.

— Вы плодавец?

— Идем, Антошка, — смеюсь и вытягиваю его из машины.

— Гуд бай, фрэнд Антон!

Герберт машет рукой, поднимает стекло, и «мерседес», круто развернувшись, исчезает. А мой напрочь покоренный Антон долго и восхищенно глядит ему вслед.

На церемонии закрытия выставки, где Герберт не обещал большого веселья, веселья никакого и не было.

Какие-то дядьки произносили речи про дружбу и техническое сотрудничество, про контакты и контракты, и пока это все длилось, мы с Лариской, Валюшкой и Сашкой стояли в толпе, как чужие на празднике.

Правда, я одно поняла: Герберт действительно тут самый главный и, как один оратор отметил, не будь его, никакой бы выставки не было. И ни контактов, и ни контрактов. Герберт стоял далеко от меня, в центре событий, у камер и микрофонов, затянутый в серый костюм и в бабочке. Я все пыталась поймать его взгляд, но Герберт был строгим, важным и неприступным.