Онлайн книга «Искупление»
|
– Кладбище, – сказал инвалид, – наломали железа. Они выпили, и инвалид сказал: – Давай фронтовую... Пальцы у военного часто срывались, он бросал мелодию на середине и начинал сначала. Вскоре у купе собралось много людей. Толстая женщина сказала: – Браток, а может, ты «Васильки-василечки» сыграешь? Но военный продолжал играть одну и ту же мелодию, обрывая ее на середине и начиная сначала. Голову он повернул к окну, и очки его смотрели на заснеженное железное кладбище, где летали вороны, очень черные над белым снегом. Локоть шинели у военного был вымазан повидлом от пирога, и инвалид взял пирог, встал, пошатываясь, и сказал мальчику: – Кушай, пацан. Мальчик увидел перед собой плохо выбритое лицо, дышавшее сквозь желтые зубы горячим, остро и неприятно пахнущим воздухом, и отодвинулся подальше, в самый угол. – Если мальчик не хочет, – сказал старик в пенсне, – я могу взять. – Нет, – сказал инвалид, – пусть пацан съест. – И положил пирог возле мальчика. Поезд начал стучать реже, зашипел, дернул и остановился у какого-то обгорелого дома. – Твоя, – сказал инвалид военному. Тот поднялся, и они вместе пошли по проходу. – Унесло? – спросила кудрявая женщина, заглядывая в купе. – Насвинячили, алкоголики! – Тише, – сказал дядя, – он еще вернется... Поезд вновь двинулся, на этот раз без толчка, и, пока он медленно набирал скорость, мимо окна ползли заснеженные развалины и снежная дорога, по которой среди развалин шли люди. Поезд грохотал уже на полной скорости, когда инвалид вернулся в купе и сел над недопитым стаканом, опершись головой на руку. Он сидел так долго и молчал, и дядя сидел и молчал, на самом краешке скамейки, а кудрявая женщина каждый раз заглядывала в купе и уходила опять. Наконец дядя очень тихо и очень вежливо спросил: – Вы, может, спать хотите? Может, вас проводить? Но инвалид продолжал сидеть и потряхивать головой над недопитым стаканом. Тогда дядя подошел, осторожно потрогал инвалида за плечо, и тот сказал усталым голосом, не поднимая головы: – Уйди, тыловая гнида... Тут появилась кудрявая женщина и закричала: – Вы не имеете права!.. У нас был такой случай: инвалид обругал мужчину, а мужчина оказался работник органов, и инвалида посадили. – Гражданин, – сказал дядя уже построже, – освободите место. Здесь едет моя жена и ребенок. Инвалид медленно поднялся, посмотрел на дядю и вдруг схватил, сжал пальцами дядин нос. – Барахло назад отдай пацану, – сказал инвалид, – отдай, что взял... Дядин нос сначала позеленел, потом побелел, и на дядин полувоенный френч потекла тоненькая красная струйка, через весь френч, на галифе и дальше по сапогу. Кудрявая женщина громко закричала, а «маленький дядя» заплакал, и мальчик, хоть ему было страшно, тоже крикнул: – Не трогайте дядю, пустите дядю!.. В это время кудрявая женщина наклонилась к чемодану и бросила подаренный дяде отрез прямо мальчику в лицо, а проводник и толстая женщина оторвали инвалида от дяди, и дядя сразу куда-то убежал. Инвалид устало оперся рукой о полку, облизал губы и спросил проводника: – У тебя, папаша, гальюн открыт?.. Мутит меня... – Нужно оно тебе, – покачал усатым лицом проводник и повел инвалида, придерживая его за спину рукой. Появился дядя и начал хватать свои чемоданы. Он сказал кудрявой женщине: – Собирайся, я договорился в третьем вагоне. – Дядя, – крикнул мальчик, – подождите! Но дядя даже не посмотрел в его сторону: он очень торопился. У мальчика опять начало давить в горле, однако он не сжимал глаза и зубы, чтоб не заплакать, потому что ему хотелось плакать, и слезы текли у него по щекам, по подбородку, и воротник свитера и пальцы – все стало мокрым от слез. – Он ему в действительности дядя? – спросила толстая женщина. – Не знаю, – ответил старик в пенсне, – ехали они вместе. Появился инвалид; лицо, шея и волосы его были мокрыми, и он каждый раз отфыркивался, точно все еще находился под краном. – Граждане, – сказал он, – отцы и матери, надо довезти пацана... Меня пацан, граждане, боится... – Инвалид зубами расстегнул ремешок часов и положил их на столик. – Довезешь, проводник, папаша? Денег нет... Пропился я, папаша... – Он вытащил из кармана портсигар, вытряхнул прямо на пол остатки капусты и положил портсигар на столик, рядом с часами. – Вещь... Целый литр давали. Потом вытащил из кармана зажигалку, складной нож, фонарик, потом подумал, расстегнул бушлат и принялся разматывать теплый, ворсистый шарф. – Шерсть, – сказал он. – Да ты что, – сказал проводник и придвинул все лежавшее на столике назад к инвалиду, – ты брось мотать... Довезем, чего там... А толстая женщина взяла портсигар и сказала: – Он его все равно пропьет... Лучше уж мальцу еды наменять, скоро станция узловая... Инвалид посмотрел на нее, качнулся и вдруг обхватил единственной рукой за талию и поцеловал в обвисшую щеку. – Как из винной бочки, – сказала толстая женщина и оттолкнула его, но не обозлилась, а, наоборот, улыбнулась и кокетливо поправила волосы. Инвалид провел рукавом по глазам, обернулся и подмигнул мальчику. – Ничего, – сказал он, – ничего, парень, не робей. – И пошел по проходу. Мальчик увидал его сутулую спину, стриженый затылок и большие, толстые пальцы, которыми он поправил, заломил на ухо свою морскую ушанку. В вагоне потемнело, и проводник зажег свечу в фонаре под потолком. Мальчик лежал затылком на распотрошенном узле и смотрел, как горит свеча. Толстая женщина дала ему хлеб с белым жиром, стакан сладкого кипятку, и теперь он лежал и ни о чем не думал. Постепенно шаги и голоса стихли, остался лишь привычный гул поезда да скрип полки. Мальчик опустил ресницы и увидал перед собой яркие розовые круги. Он понял, что это свеча, повернулся на бок, и круги стали черными. Потом он вспомнил, что больше нет дядиных чемоданов, разогнул ноги в коленях и начал уже засыпать, когда какой-то шорох разбудил его. По купе ходил старик в пенсне. Он ходил на цыпочках, с полусогнутыми руками и заглядывал в лица спящих. Потом он очень медленно, как слепой, вытянул руки вперед и шагнул к окну. Голову он поворачивал рывками, то в одну, то в другую сторону, губы его шевелились. Мальчик лежал неподвижно, он видел часть спящего лица толстой женщины, раскрытый рот и видел огонек свечи в темном окне и протянутые к этому огоньку пальцы старика. Пальцы потянулись дальше, и огонек появлялся теперь то среди волос старика, то на его бородке. Вдруг пальцы быстро прикоснулись к висящей на крючке у окна сетке с хлебом и так же быстро, точно хлеб этот был раскаленный, отдернулись назад. |