Онлайн книга «Береg Утопiи»
|
Белинский. Здесь оно бы ничего не значило… в пустом звоне наемных писак и знаменитых имен… заполняющих газеты каждый день блеянием, ревом и хрюканием… Это такой зоопарк, в котором тюлени бросают рыбу публике. Тут всем все равно. У нас на писателей смотрят как на вождей. У нас звание поэта или писателя чего-то стоит. Здешним писателям кажется, что у них есть успех. Они не знают, что такое успех. Для этого нужно быть писателем в России… Даже не очень талантливым, даже критиком… Мои статьи режет цензор, но уже за неделю до выхода «Современника» студенты крутятся около книжной лавки Смирдина, выспрашивая, не привезли ли еще тираж… А потом подхватывают каждый намек, который пропустил цензор, и полночи спорят о нем, передавая журнал из рук в руки… Да если бы здешние писатели знали, они бы уже паковали чемоданы в Москву или Петербург. Его слова встречены молчанием. Затем Бакунин обнимает его. Герцен, утирая глаза, делает то же самое. Эмма. Sprecht Deutsch bitte! [31] Герцен, по-прежнему растроганный, поднимает бокал. Все русские в комнате серьезно поднимают бокалы вслед за ним. Герцен. За Россию, которую мы знаем. А они – нет. Но они узнают. Русские выпивают. Бакунин. Я не попрощался, когда уезжал. Белинский. Мы тогда не разговаривали. Бакунин. Ах, философия! Вот было время! Натали (Белинскому). Ну хорошо, а жене что? Белинский. Батистовые носовые платки. Натали. Не слишком романтично. Белинский. Она у меня не слишком романтичная. Натали. Как не стыдно! Белинский. Она учительница. Натали. При чем здесь это? Белинский. Ни при чем. Бакунин (Белинскому). Ладно, скоро увидимся в Петербурге. Герцен. Как же ты вернешься? Ведь тебя заочно приговорили за то, что ты не вернулся, когда они тебя вызывали? Бакунин. Да, но ты забываешь о революции. Герцен. О какой революции? Бакунин. О русской революции. Герцен. А, прости, я еще не видел сегодняшних газет. Бакунин. Царь и иже с ним исчезнут через год, в крайнем случае – через два. Сазонов (взволнованно). Мы – дети декабристов. (Герцену.) Когда тебя арестовали, они чудом не заметили меня и Кетчера. Герцен. Это все несерьезно. Сначала должна произойти европейская революция, а ее пока не видно. Шесть месяцев назад, встречаясь в кафе с Ледрю-Ролленом или Луи Бланом, я чувствовал себя кадетом рядом с ветеранами. Их снисходительное отношение к России казалось естественным. Что мы могли предложить? Статьи Белинского да исторические лекции Грановского. Но здешние радикалы только тем и занимаются, что сочиняют заголовки для завтрашних газет в надежде на то, что кто-то другой совершит что-то достойное их заголовков. Но зато они уже знают, в чем для нас польза! Добродетель по указу. Новые тюрьмы из камней Бастилии. На свете нет страны, которая, пролив за свободу столько крови, смыслила бы в ней так мало. Я уезжаю в Италию. Бакунин (возбужденно). Забудь ты о французах. Польская независимость – вот единственная революционная искра в Европе. Я прожил здесь шесть лет, я знаю, что говорю. Между прочим, я бы купил сотню винтовок, оплата наличными. Сазонов шикает на него. Входит слуга. Он что-то шепчет Бакунину. Извозчик не может больше ждать. Одолжишь мне пять франков? Герцен. Нет. Нужно было идти пешком. Тургенев. Я заплачу. (Дает пять франков слуге, который уходит.) Белинский. Не пора еще? Сазонов. Жаль. С твоими способностями ты бы многое мог сделать, вместо того чтобы терять время в России. Герцен. Скажи на милость, а что сделали вы все? Или ты думаешь, что сидеть целый день в кафе Ламблэн, обсуждая границы Польши, – это и есть дело? Сазонов. Ты забываешь наше положение. Герцен. Какое еще положение? Вы свободно живете здесь годами, изображаете из себя государственных деятелей в оппозиции и зовете друг друга розовыми попугайчиками. Сазонов (в бешенстве). Кто тебе проговорился о… Герцен. Ты. Сазонов (в слезах). Я знал, что мне ничего нельзя доверить! Эмма. Parlez français, s'il vous plaоt! [32] Бакунин (в знак поддержки обнимает Сазонова). Я тебе доверяю. Hатали. С Георгом все в порядке? Герцен. В жизни не видел человека, который был бы в большем порядке. Натали идет к Георгу и Эмме. Бакунин (Герцену). Не заблуждайся насчет Георга Гервега. Его выслали из Саксонии за политическую деятельность. Герцен. Деятельность? У Георга? Бакунин. Кроме того у него имеется то, что требуется каждому революционеру, – богатая жена. Больше того, она ради него на все готова. Однажды я наблюдал, как Маркс битый час объяснял Георгу экономические отношения, а Эмма все это время массировала его ступни. Герцен. Ступни Маркса? Зачем? Бакунин. Нет, Георга. Он сказал, что у него замерзли ноги… Кажется, другие части тела ему согревает графиня д’Агу. Натали (возвращаясь). Вот что такое настоящая любовь! Герцен. Ты упрекаешь меня, что я не позволяю нянчить себя, как ребенка? Натали. Никакой это не упрек, Александр. Я просто говорю, что на это приятно смотреть. Герцен. На что приятно смотреть? На ипохондрию Георга? Натали. Нет… на женскую любовь, преодолевшую эгоизм. Герцен. Любовь без эгоизма отбирает у женщин равенство и независимость, не говоря уж о других… возможностях удовлетворения. Георг. Emma, Emma… Эмма. Was is denn, mein Herz? [33] Георг. Weiss ich nicht… Warum machst du nich weiter? [34] Эмма снова начинает массировать лоб. Натали (понизив голос, обращаясь только к Герцену, как при личной беседе). Это бездушно так говорить. Герцен. Мне нравится Георг, но на его месте я бы чувствовал себя дико. Натали (сердито). Идеальная любовь не предполагает отсутствие… Или ты это и хотел сказать? |