Онлайн книга «Весь невидимый нам свет»
|
– Они будут рады. Потом возвращает ему письмо и смотрит в проулок между тесными рядами веревок с бельем и угольными ведрами. – Кто, фрау? – Все. Соседи. – Она смеется неожиданно резким смехом. – Заместитель министра. Тот, что забрал твою книгу. – Но не Ютта. – Да. Не Ютта. Он мысленно репетирует доводы, которые изложит сестре. Pfl icht. Это означает «долг». Обязательства. Каждый немец выполняет свое предназначение. Надевай башмаки и иди работать. Ein Volk, ein Reich, ein Führer [17] . У каждого из нас своя роль, сестренка. Однако еще до возвращения девочек известие, что его приняли в школу, облетает весь квартал. Соседи приходят один за другим, восклицают, трясут подбородками. Шахтерские жены приносят свиные ножки и сыр, передают из рук в руки письмо, грамотные читают вслух неграмотным, и Ютта, вернувшись, застает полную комнату ликующих людей. Близняшки Ханна и Сусанна Герлиц упоенно носятся вокруг дивана, шестилетний Рольф Гупфауэр затягивает: «Вставай! Слава отечеству!» – несколько других детей подхватывают, и Вернер не видит, как фрау Елена говорит с Юттой в уголке, как Ютта убегает наверх. Когда звонят к обеду, она не спускается. Фрау Елена просит Ханну Герлиц прочесть молитву и го во рит Вернеру, что побеседует с Юттой, а он должен оставаться здесь, ведь все эти люди пришли ради него. В голове у него то и дело искрами вспыхивают слова: «Ты призван». Каждая ускользающая минута сокращает его срок в этом доме. В этой жизни. После обеда маленький Зигфрид Фишер, не старше пяти лет, обходит стол, дергает Вернера за рукав и протягивает ему вырванную из газеты фотографию. На снимке шесть бомбардировщиков плывут над облачной грядой. На фюзеляжах застыли солнечные полосы, шарфы пилотов развеваются. – Ты ведь им покажешь, правда? – спрашивает Зигфрид Фишер. Его лицо пылает верой. Оно словно обводит кружком все часы, что Вернер провел в сиротском доме, мечтая о чем-то большем. – Да, – говорит Вернер; глаза всех детей обращены на него. – Да, обязательно. Occuper
Мари-Лора просыпается от боя часов на церкви: два, три, четыре, пять. Слабый запах плесени. Старые пуховые подушки, слежавшиеся от времени. Шелковые обои за продавленной кроватью, на которой она сидит. Вытянув руки, Мари-Лора почти может коснуться стен с обеих сторон. Эхо колокольного звона затихает. Она проспала почти весь день. Что это за приглушенный рокочущий гул? Толпа? Или по-прежнему море? Мари-Лора спускает ноги на пол. Кровавые мозоли на пятках пульсируют. Где трость? Осторожно – чтобы не удариться обо что-нибудь щиколоткой – Мари-Лора возит ступнями по половицам. За занавеской окно – высоко, не дотянуться. Напротив – комод. Ящики из него можно выдвинуть только наполовину – дальше они упираются в кровать. Погода здесь такая, что ее можно ощущать пальцами. Мари-Лора нащупывает дверной проем и выходит – куда? В коридор? Здесь гул тише, почти как шепот. – Есть кто-нибудь? Тишина. Затем движение внизу, тяжелые башмаки мадам Манек взбираются по узким винтовым ступеням, ее затрудненное прокуренное дыхание все ближе – третий этаж, четвертый – сколько же в доме этажей? Наконец голос мадам зовет: «Мадемуазель?» Мари-Лору берут за руку и ведут назад в комнату, где она проснулась, усаживают на край кровати. – Тебе надо в уборную? Наверняка надо, а потом в ванну. Ты очень хорошо спала, твой папа сейчас в городе, хочет отправить телеграмму, хотя я его предупредила, что легче вытаскивать перья из патоки. Есть хочешь? Мадам Манек взбивает подушки, встряхивает одеяло. Мари-Лора уговаривает себя сосредоточиться на чем-нибудь маленьком и конкретном. На макете в Париже. На одной-единственной ракушке в лаборатории доктора Жеффара. – А что, весь этот дом принадлежит моему двоюродному дедушке Этьену? – Каждая комната. – И как же он за него платит? Мадам Манек смеется: – Сразу быка за рога! Твой двоюродный дедушка унаследовал этот дом от отца, твоего прадедушки. Он был очень успешный и богатый человек. – Вы его знали? – Я работаю здесь с тех пор, как мсье Этьен был маленьким мальчиком. – И мой дедушка тоже? Вы и его знали? – Да. – А я сегодня познакомлюсь с дядей Этьеном? Мадам Манек отвечает не сразу: – Возможно, нет. – Но он здесь? – Да, детка. Он всегда здесь. – Всегда? Большие руки мадам Манек заключают ее в объятия. – Давай пока займемся ванной. Твой папа придет и все тебе объяснит. – Папа ничего не объясняет. Он сказал только, что его дядя был на войне вместе с моим дедушкой. – Так и было. И твой двоюродный дедушка вернулся с войны… – мадам Манек ищет слова, – не совсем таким, каким на нее ушел. – Вы хотите сказать, стал видеть то, чего нет. – Испуганным. Как мышь в мышеловке. Он видел, как мертвые проходят сквозь стены. Ужасы на перекрестках. Теперь он не выходит из дому. – Никогда? – Уже много лет. Но Этьен – чудо. Он знает все на свете. Мари-Лора слышит скрип деревянных стропил, крики чаек и тихий рокот за окном. – Мы очень высоко, мадам? – На шестом этаже. Удобная кровать, правда? Я надеялась, что вы с папой хорошо отдохнете. – Окно открывается? – Да, милая. Хотя, наверное, пока лучше оставить ставни закрытыми… Мари-Лора уже стоит на кровати, ведет ладонями по стене: – Отсюда видно море? – Нам велели держать окна и ставни закрытыми. Но разве что на минутку… Мадам Манек поворачивает ручку, открывает створки внутрь, распахивает ставни. И тут же в комнату врывается ветер – яркий, свежий, соленый, лучезарный. Рокот вздымается и опадает. – А тут есть улитки, мадам? – Улитки? В океане? – Снова смех. – Их там как капель в дожде. Ты интересуешься улитками? – Да-да-да. Я находила древесных улиток и садовых, а морских – никогда. – Тогда ты приехала куда надо, – говорит мадам Манек. Она наливает теплую ванну на третьем этаже. Из ванной Мари-Лора слышит, как мадам закрывает дверь. В тесной ванной комнате пол стонет под тяжестью воды, стены потрескивают, как будто это каюта «Наутилуса». Боль в пятках слабеет. Мари-Лора погружается с головой. Никогда не выходить из дому! Десятилетиями прятаться в этом странном узком доме! |