Онлайн книга «Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941-1945»
|
– Вот он, Эльтиген. Поистине «огненная земля», – говорю я летчице и прошу ее смотреть только на приборы. Ох, как страшно промахнуться! Ульяненко, повинуясь моим командам, доворачивает машину, направляет ее к белому зданию, около которого надо положить мешки. Мои руки нащупывают в темноте кабины шарики – окончания тросовой проводки, за которые надо дернуть, чтобы открыть замки бомбодержателей. Уж очень мала площадка, куда надо сбросить груз. Бомбометание для меня стало уже делом привычным. Я так чувствовала траекторию падения бомбы, что могла, соразмеряя высоту и скорость полета, положить бомбу рядом с движущейся по дороге машиной. Но сейчас под крылом висели не бомбы, а мешки. Неуклюжие, похожие на бочки. Траектория их полета зависит от направления и скорости ветра. А какой ветер сейчас? Из-за дымов множества пожаров не определишь. Но если фашисты откроют огонь, с таким грузом не сманеврируешь. – Нин, повтори заход. – Эх, шляпа!.. – ругнулась летчица, но я не обижаюсь, а прошу ее еще снизиться. – Так бы и сказала сразу. Идем на бреющем. Она уменьшает обороты мотора, плавно, со снижением идет в разворот. Немцы не стреляют. Наверное, за гулом артстрельбы они не слышат шум самолета. Нина планирует. Свистит ветер в лентах-расчалках. Высота падает. Дом все ближе… – Бросаю! Самолет делает прыжок вверх: от такой тяжести освободился, так легок стал и послушен! Снизу мигнули огоньки – значит, мешки попали туда, куда надо. С берега нас попугивают зенитки, стреляют настильно, и потому их снаряды летят в белый свет. Мы почти не маневрируем, боимся потерять устойчивость и свалиться в море. Оно в 20–30 метрах под нами, черное, свирепое. С каждым полетом я становлюсь увереннее. И уже позволяю себе крикнуть еще слова привета: – Эй-ей! Держитесь!.. – Лови воблу, полундра! А наша «морячка» Анка Бондарева каждый раз смело объяснялась в любви десантникам: – Эй, я люблю вас, полундра-а!.. – и бросала им письма. Погода не улучшалась. Все тот же острый, обжигающий ветер и взбаламученный до дна Керченский пролив. Летим низко. Видимость хуже не придумать. Страшно при одной только мысли, что вот-вот зацепишь винтом за волну и… Нет, эти мысли старалась прогнать, а вот дрожь унять было трудно… Перед очередным полетом Рачкевич сказала, что сводки с Керченского полуострова ох как неутешительны. Немецкие танки зарылись перед носом десантников, навели тщательную маскировку и расстреливают морскую пехоту в упор. Командиров осталось мало, ротами командуют сержанты. Число раненых растет. Наши мешки кажутся такими мизерными подачками! Я считаю каждую минуту, выгадывая сделать побольше вылетов. И конечно же все сомнения, тревоги оставляю на земле. Этой мудрости меня научила еще Дуся Носаль, которая успокаивала меня так: «Никакой фашист меня не собьет и не сможет этого сделать. Я, считай, вечная. Вот если есть у кого дурное предчувствие, лучше остаться на земле. Раз боишься, то обязательно сшибут». Убили Дусю у Новороссийска. Осколок снаряда, пущенного с немецкого истребителя, попал в голову. Инстинктивно, уже умирая, она убрала газ и «дала левую ногу». Машина ушла из поля зрения истребителя, спряталась в ночи. Управление взяла на себя штурман. Погибла все-таки Дуся – вечная ей память! – но к тому времени она была лучшей летчицей и стала первым в нашем полку Героем Советского Союза. Несмотря на все трудности, полеты в Эльтиген вызывали во мне радостное ощущение. Ведь нет ничего прекраснее в мире, как добрая помощь человеку. Я уже было свыклась со сложными метеоусловиями, с бреющим ночным полетом, с криками «Полундра!». Но всему на свете приходит конец. В ту декабрьскую ночь, слетав пять раз в Эльтиген, мы вернулись в Тамань за очередным грузом. – Эй! – кричали встречающие механики. – Которые «мешочники» – все на КП! Подойдя к командному пункту, мы услышали дружный хохот и кокетливый голос Анки Бондаревой: – А что? Разве это не счастье быть женою сильного, смелого, доброго… – Нет, вы только послушайте, – обращаясь ко мне и к Ульяненко, наперебой заговорили девчата, – о чем она только думает? Все о моряках да о моряках… – Опять десяток писем сбросила. – Письма – это еще что! – засмеялась Нина Алцыбеева. – Она сама сейчас чуть не выпрыгнула вместе с мешком на Эльтиген. – Говорят, любовь безумной может сделать. – Нет, я не потеряю голову, – отозвалась Анка. – Только ведь обидно… Вдруг погибнешь, а ни с кем не поцеловалась. Но не бойтесь. Я отложу любовь. – И правильно, – похвалила ее Мери Авидзба. – Па-а-слушай, приезжай на Кавказ после войны. Ах, какая красота вокруг! А воздух! Его же пить можно, есть! А мужчины? Вай-вай-вай… Замуж выдам за самого красивого джигита… И опять взрыв хохота: – Не соглашайся, Анка. Кавказец замурует в сакле, от людей упрячет, чадрой укутает, ревностью измучит. – Па-а-чему так говоришь? – Когда Мери горячилась, в ее речи появлялась интонация, характерная для кавказцев. – Какая чадра? Чепуха! Наши мужчины ловкие, смелые и… – Любвеобильные, – подхватила Алцыбеева, и опять все расхохотались. После тяжелых, изматывающих физически и морально полетов людям необходимы вот такие легкие, подначивающие разговоры. Они как бы остужают уставших от отчаянного ожесточения людей, во время которого каждый из нас командовал собою сурово и беспощадно. Подошла командир, и вмиг воцарилась тишина, хотя на лицах играли еще улыбки. – Наша задача, – сказала она четко, – бомбить Эльтиген. – Как это? Господи!.. – прошептала я. – Ведь мы только что туда боеприпасы бросали. – Что с десантом? – вразнобой спросили летчицы. Улыбок как не бывало. Тревога, недоумение, боль – все это обрушилось на нас. Анка всхлипнула. Мы с летчицей молча подошли к самолету, взобрались в кабины и, не обмолвившись ни словом, взяли такой уже привычный нам курс. – Нина, ну скажи хоть слово! – Я не могла сдержаться. Заплакать бы, что ли. Заорать. Уткнуться в теплые мамины колени, как в детстве. – Ну, чего ты? – отозвалась Нина. – Разве они слабаки, наши парни? Прорвутся они! Вот увидишь. А я думала о тех, кто не мог идти на прорыв. Кто остался прикрывать. Мне даже казалось, что я вижу их, истекающих кровью, с автоматами и у пулеметов, прикрывающих товарищей своей жизнью. Это видение было страшно невыносимым. – Эй, штурман! Не психуй. Не то сами в море окажемся. Гляди в оба. Мы подходили к Эльтигену. Как отчетливо видно светлое здание! Это – школа, а у десантников – штаб, опорный пункт, госпиталь. Кто знает, что там сейчас. Чуть поодаль, с сопок, бьют орудия. – Нин, я не могу бомбить по школе, хоть убей. – Что предлагаешь? |