Книга Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945, страница 47 – Вольфганг Отт

— Да, господин генерал, — сказал Хейне.

В этот момент из столовой, где за закрытыми дверьми танцевала молодежь, донесся взрыв смеха.

— Силы небесные! — вскричал генерал. — Чертовы танцульки! Словно мы не воюем. Пустые… пустые люди.

Он рывком распахнул двери и встал в проходе, глядя на танцующих. Тайхман не видел выражения его лица, но, судя по реакции танцующих, оно, вероятно, было угрожающим.

— Немедленно прекратить! — рявкнул генерал. Его голос прозвенел, как натянутая струна.

Парочки поскорее покинули комнату, и только фонограф доигрывал «Маленького форейтора». «Хорошо, что это марш, — подумал Тайхман, усмехнувшись про себя. — Не дай бог, это было бы танго».

Когда пластинка закончилась, крышка фонографа захлопнулась. Не оборачиваясь, генерал прошел через пустую комнату — застывший, печатая шаг, вытянув носок, выпятив узкую грудь и распрямив спину. Правда, он слегка пошатывался. Генерал пытался унять дрожь в коленях, но это ему не удавалось. И все-таки, делая следующий шаг, он старался удержать дрожь. Наверное, он думал, что главное — это сохранить выправку, а куда идти — совсем не важно; осанка — вот что решает все.

«Он похож на щелкунчика, которому попался орех не по зубам, — подумал Тайхман. — Бедный старый генерал. На этот раз ребенка, который взял бы тебя за руку и отвел куда надо, рядом нет, и тебе придется идти самому. А проигрывать ты не умеешь — принять свое поражение с достоинством тебе не дано».

После ухода генерала всем стало неловко, и разговор велся вполголоса. В комнату вошел Бюлов и спросил Тайхмана, что случилось: Бюлов был с теми, кто танцевал.

— Тяжелый человек.

— В хороших семьях это случается, — заявил Бюлов и предложил продолжить веселье. Но Хейне собрал друзей и увел их в свою комнату.

Там было вино, и они уселись, попивая мозельское и куря черные гаванские сигары. Хейне курил сигареты. Тайхман вышел на балкон. Падал снег, и на тропинке в саду отпечатались следы разошедшихся гостей. С высоты они казались на удивление узкими и маленькими, и Тайхман поразился, что у мужчин могут быть такие короткие шаги. Последние гости покидали дом. Маленькие, сгорбившиеся и растерянные, они двигались по саду, словно кучка испуганных овец, потерявших пастуха. Где-то звонили в колокола; удары колокола не прекращались, словно его забыли остановить. Тайхман с удовольствием смотрел, как падают снежинки. Они тихо опускались на землю, и ночь от этого становилась светлее и приветливей, и там, где была грязь, снег покрывал ее. Тайхман почувствовал, что снежинки опускаются ему на голову, и это было приятно, как будто они его ласкали. В полете крошечных серебряных кристалликов было что-то успокаивающее и умиротворяющее. Тайхман готов был часами стоять под снегом, слушая звон одинокого колокола и размышляя, по ком он звонит.

В комнате разгорелся жаркий спор.

— Мы обсуждаем события сегодняшнего вечера, — сказал Хейне, который пребывал в непривычно приподнятом настроении. Он не скрывал сожаления, что спектакль, который разыграл перед ними генерал, окончился так быстро.

— Что ты Против него имеешь? — спросил Штолленберг.

Хейне объяснил, что дядя действовал на него как красная тряпка на быка.

— Тогда почему же ты решил стать офицером?

— Из-за своего цинизма, — заявил Хейне. — Я хочу победить этих ублюдков в их же собственной игре.

У Хейне давно уже накопилась масса аргументов против офицерского корпуса; он открыл шлюзы, и они хлынули, словно речной поток, долгое время сдерживаемый дамбой. Это, однако, не помешало Бюлову уснуть. Тайхману это показалось весьма забавным, и, зная, что Хейне хлебом не корми, а дай покритиковать своих родичей, спросил, как он относится к своему семейству в целом.

— Как ты думаешь, почему я решил поступить на рыболовный траулер, вместо того чтобы пойти в университет? Да я бы на Северный полюс уехал, только чтобы быть подальше от своих родственников. Самое противное в них — это фанатизм. Возьмем моего отца — внешне вполне приличный человек, но внутри — развалина. Ему сломали душу в юности, точно так же они хотели сломать ее и мне. Его довели даже до того, что он стал гордиться своей сломанной душой. «Не надейся только на свои силы — они ничтожны» — вот их девиз. В мире одному страшно; смотри, я завоевал весь мир. Но кто из них сумел завоевать мир? Кому вообще надо его завоевывать? И тем не менее, все они верят, что мир — творение Божье и что это самый лучший из миров. И их беспредельная вера в Бога помогает им делать все, что угодно, не испытывая никаких угрызений совести. Пока их кошельки полны, они счастливы. Больше им ничего не нужно. Да и зачем? Лишняя головная боль. Но приходит смерть, и что тогда? На самом деле они боятся не мира, а смерти — да, смерти. Построить философию, религию на слабости, на страхе — какой абсурд! Дичайший абсурд. За здоровье всех присутствующих! Кроме того, они ведут себя так, как будто на этой гнусной планете нет никаких проблем. Каждый из них имеет прямую телефонную связь с небесами, с самим Господом. И при малейшей царапине они звонят ему: «Алло!» И Бог посылает им кусочек пластыря, чтобы заклеить эту царапину. И они пытаются продать другим этот телефонный номер и не могут понять, почему великое множество людей, звонящих по нему, не получают ответа. Они не могут понять, что для некоторых эта телефонная линия в течение всей жизни заблокирована, и самое главное, их пониманию недоступно то, что есть люди, которые не хотят звонить Богу и просить у него помощи всякий раз, когда порежут пальчик. Мужества без одиночества не бывает. Впрочем, какой смысл разговаривать с вами, шутниками? Вы ведь спите.

— Вовсе нет, — возразил Тайхман. — Я закрыл глаза, потому что так лучше слышу.

— Да, и что же ты услышал?

— Что ты добрый христианин.

— Что??

— И никакой ты не атеист. А я-то думал, что ты атеист.

— А теперь ты так не думаешь?

— Нет, мальчик мой, не думаю. Ты полная противоположность атеиста. Более того, ты — идеалист. Так что генерал ошибался.

— А ты, Ганс, ты — пьян.

— Ты прекрасно знаешь, что нет.

— Ого, да ты еще и вонючка.

— Ты уверен в существовании телефонной связи с Богом, а теперь топаешь ногой от гнева, поскольку эта связь на мгновение прервалась.

Штолленберг дремал, но проснулся как раз в тот момент, когда Хейне говорил о мужестве.

— На одном мужестве далеко не уедешь, — заявил он.

— А я и не собираюсь этого делать, — сказал Хейне. — Я просто хочу пройти через все это, я хочу выбраться отсюда и оставить этот свинарник, который называется творением, позади. Ничего другого мне не надо, понял?

— Нет, не понял.

— Как бы мне хотелось иметь твои мозги, Эмиль.

— С моими мозгами все в порядке, хотя я немного пьян. Я кое-что понимаю в вине…

— Ты себе льстишь, Эмиль, — вмешался Тайхман.