Книга Сокровища мутантиков, страница 34 – Дмитрий Емец

– Какая чушедрыга! Как можно жить с такими рассуждалками? – фыркнул Хорошист.

– Еще как можно! Когда я была маленькой, бабушка читала мне детскую книжку про двух заблудившихся в лесу деток, и там были слова: «Коровки очень любили Манечку и Ванечку. Они давали им молочко, творожок и мясо». Я спросила у бабушки: «Как это коровки дают свое мясо? А сами они как же?» Бабушка не смогла ответить и только засмеялась. «А волк не дает людям мяса?» – спросила я. «Нет, не дает», – сказала бабушка. «Тогда я хочу быть волком!» – решила я и стала волком.

– Ты не понимаешь главного, Карла, – люди не звери. Сильный должен быть добрым и великодушным. Без доброты и великодушия нет ни силы, ни чести, ни благородства, – возразил Бормоглотик.

– Мне плевать на честь и благородство, а мораль я придумаю свою. И он мне поможет! – Королева высоко подняла над головой Меч. – А если мои карлики когда-нибудь станут грамотными, то заставлю их написать, что я была доброй, и все в это поверят. Истина – это ловко склеенная ложь!

– Как это гнусно! Здесь Бубнилка и Кактус! – воскликнул Пупырь. – Такой гнилой морали нельзя учить детей!

Карла протянула руку и ущипнула мальчика за щеку:

– Детей, говоришь? Это для тебя они дети, а для меня и моих подданных – продуктовый запас! Ух ты, моя котлетка, люблю толстеньких! Чего ревешь, карапуз? Будешь реветь, пойдешь не на десерт, а первым блюдом!

От жалости к себе и приятелю у Бубнилки навернулись слезы, и, не в силах сдержать их, она всхлипнула и разрыдалась. Вместе с ней в голос плакал Кактус.

В бессильной ярости кошачий мутантик дергал веревки, но они были затянуты так туго, что впивались в тело. Больше всего на свете Бормоглотик не любил детских слез, и, когда видел их и не мог ничего сделать, его сердце разрывалось на части. Это неправильно, дети не должны плакать! Они же ни в чем не виноваты!

«Только бы Трюша успела! Только бы успела!» – молил он небеса.

Даже Требуха была растрогана детскими слезами. Она достала платок и промокнула малышам глазки.

– Не плачьте, мои милые! Заплаканные дети на вкус очень кислые!

– Тетушка Требуха сентиментальна. Слопает кого-нибудь и мучается то угрызениями совести, то несварением желудка! – поддразнил ее начальник телохранителей Пуп.

– Надвинь на нос шлем и помолчи в тряпочку, лысина ходячая! – ополчилась на него толстуха.

Карла подняла голову и посмотрела на луну:

– Хм… сложная ситуация. Для ужина уже поздно, для завтрака рано, а нарушать режим мне не хочется. Ладно, так и быть, сохраню вам жизнь до утра, а с первыми лучами солнца выну из ножен кладенец и убью вас.

– Зачем волшебным Мечом, королева? Их можно прикончить и проще, старым проверенным способом! – Пуп пощекотал ступню Пупыря острием копья.

– Никакой рутины! Я хочу, чтобы Меч, выкованный для защиты добра, научился творить зло! Ладно, я пошла спать, а вам спокойной ночи!

И, приказав не спускать с пленников глаз, Карла отошла к костру и прилегла на шкуру белого медведя, которую всюду возила с собой.

Едва повелительница заснула, карлики на радостях, что нашли клад, допили оставшийся бензин и ртуть, покричали, подрались, выбили друг другу с полдюжины зубов, на месте которых сразу выросли новые, и, уставшие, свалились и захрапели.

Пуп, помнивший наказ повелительницы следить за пленниками, едва держась на ногах, проверил, туго ли затянуты веревки, тоже упал и заснул, превратившись в бревно.

Все стихло, слышны были лишь громкий храп начальника телохранителей и повизгивания Требухи, которой снились кошмары. В снах ее преследовали скелеты съеденных ею грачей и ворон. Они обступили ее со всех сторон и, щелкая клювами, твердили: «Отдай наши перья! Отдай наше мясо!» «Нет его у меня! Я все съела!» – взвизгнула карлица. «Тогда мы возьмем твое!» – галдели скелеты, и толстуха вскрикивала во сне.

Убедившись, что никто за ними не наблюдает, Пупырь перекатился на бок и прошептал:

– Пора выбираться отсюда! Меня не привлекает перспектива попасть на стол к карликам!

– А жаль, вид у тебя упитанный! Ты был бы украшением любого обеда! – насмешливо отреагировал Отелло.

Бубнилка, связанная так крепко, что не могла шевелить ни руками, ни ногами, подкатилась к папе и положила голову ему на плечо.

– Папусик, у меня ручки болят! – пожаловалась она.

– Потерпидрыгай, дочурка! Папусик уже напряг думалку, – неуверенно пообещал Хорошист.

– Ты, папусик, побольше ее напряги, а то мне больно! – попросила Бубнилка.

– Это хорошо, что болят, хуже, когда немеют! – пробормотал дедушка Умник.

Старик в свое время съел не один медицинский справочник и знал, что, пока руки болят, в них еще есть кровообращение.

Бормоглотик давно перетирал веревки на запястьях, надеясь, что они ослабнут, но все было напрасно: карлики умели крепко связывать.

– Где Трюша, почему она не приходит? Вдруг карлики ее схватили? – беспокоился мутантик.

– Это исключено. Моя дочь сумеет за себя постоять, – возразил Пупырь.

– Дедусик, ты не можешь связаться с Нептуном? – спросила Бубнилка.

– Я отправлял ему телепатическое послание, но не получил ответа. У лодки бронированные стенки, и я не уверен, что смог сквозь них пробиться.

Дедушка Умник забыл, что нужно говорить шепотом, и его голос разбудил Цыкающего Зуба. Карлик приподнялся, опершись на руку, и обвел по сторонам мутным взором. «Цто такое? Цего надо? Цяс как цам по цолове!» – пригрозил он, лег и захрапел.

– Почему он «цокает»? Раньше же он говорил все на «ф»? – поразился Бормоглотик.

– Вчера ему вышибли зубы, а новые отросли неправильно. Вот он и «цокает». Ничего, после следующей драки снова будет «фокать», – ответил Пупырь.

– Дядюсик Отеллюсик, у тебя есть какие-нибудь соображалки? – спросила Бубнилка.

– У меня-то? У меня всегда есть! Как говорил Вильям Шекспир, «не можешь идти пешком, катись колобком!» – сказал лобастик и ловко покатился к океанскому берегу.

– Эй, братцедрыг, ты куда? А совещалки? Обмозговалки никогда не повредят, – удивился Хорошист, имевший привычку, прежде чем что-нибудь предпринять, несколько часов раздумывать и взвесить все «за» и «против».

– Ты у нас известный обмозговальщик! – усмехнулся дедушка Умник.

Он вспомнил, что как-то раз его сыну нужно было вбить в стену крючок для полотенца. Он взялся за дело со свойственной ему тщательностью: вначале сделал чертеж, потом час подбирал молоток, сомневаясь, какой ему взять – большой или маленький, затем начались размышления, что лучше – гвоздь или шуруп, и вся история с крючком закончилась тем, что он первым же ударом попал себе по пальцу и месяц ходил с перевязанной рукой. «Это торопилки и подгонялки виноваты!» – ворчал Хорошист. «Ничего, папусик! – утешала его дочка. – Останешься инвалидодрыгом, будем тебя с ложкипуськи кормякать!»