Книга Чистилище. Забытые учителя, страница 46 – Александр Токунов

— А ты думал, зачем с нами столько охраны ходит? Тут у них, очевидно, неспокойно.

— Вот и я так думаю.

— Так как же они строят дирижабль в такой обстановочке? Зары разгуливают повсюду!

— Слушай, а мутов ты не видел?

Водители, набрав полные подносы еды, ушли в угол. Сколько ни напрягал слух Гай Соломонович, но ничего из разговора больше не расслышал.

— Мои выводы подтверждаются! — Семёнов и Фархатов переглянулись. — Иначе бы зары не расхаживали по территории.

— Господа хорошие, я не ослышался, она была вооружена арбалетом?!

— Нет, Гай Соломонович, мы тоже это слышали. Надо будет после ужина расспросить этого водителя поподробнее.

Ванштейн увидел, что в дверях Романов подает ему знаки.

— Господа, позвольте откланяться, — он церемонно поклонился Фархатову и Семёнову, — приятного вам аппетита.

Отнеся поднос на стойку, он заспешил к генералу.

— Гай Соломонович, я жду вас у себя через полчаса. Тот человек уже пришёл, — Романов развернулся и пошёл по коридору.

Ванштейн с нетерпением выждал полчаса, потом торопливо затарил по карманам фляжки с самогоном и быстрым шагом пересёк коридор.

Войдя к Романову в номер, он обомлел. На стуле возле тумбочки сидела горилла, какую он видел на картинке в энциклопедии, но одетая в камуфляж.

— Д-добрый в-веч-чер, — от неожиданности Гай Соломонович стал заикаться, умом понимая, что горилле взяться тут неоткуда, но не веря глазам.

— Здравствуйте, — поздоровалась горилла фальцетом.

От неожиданности Гай Соломонович опустился на кровать.

— Разрешите представить, — засуетился генерал, — полковник Смирнов. Начальник здешнего Рынка, наша надежда.

Гай внимательно вгляделся в лицо «нашей надежды»: крепкая толстая шея, массивные надбровные дуги и подбородок, невероятных размеров брови и черные волосы, зачесанные вперёд. «Мда! Правильно Марк Хаимович сам держится и меня убедил держаться Наговицына. Старика хоть и пытаются оттереть от власти, но он бы точно не связывал никаких надежд с таким обезьяном! А впрочем, может, внешность обманчива? Посмотрим, посмотрим!»

— Пётр Васильевич, — Смирнов протягивал ему руку.

— Гай Соломонович, — он заглянул Смирнову в глаза. «Глаза надежду тоже не вселяют! Обезьян!» — уверился окончательно.

— Скажите, Пётр Васильевич, а много у вас в анклаве народу, которые держатся такой же позиции, что и вы? — продолжил прерванный разговор Романов, споро выставляя на тумбочку стаканы и делая Ванштейну знак разливать.

— Думаю, вполне достаточно, чтобы совершить переворот. Конечно, при вашей поддержке. Если мы начнем снизу, а вы ударите сверху, то вместе достигнем желаемого. Клён не удержится.

— А генерал Николаев? — осведомился Романов, передавая стакан с самогоном Смирнову.

— Генерала Николаева можно изолировать. В нашем окружении есть люди, способные это сделать. Потом он же служака, будет служить и другой власти.

— Ну, давайте выпьем за успех предприятия! — предложил Романов.

Стаканы издали противный чмокающий звук. Смирнов хватанул половину стакана, выдохнул в рукав и немигающе уставился на Гая Соломоновича. Гай, собравшийся в этот момент отхлебнуть из своего, закашлялся и отставил его.

— Извините, господа, что-то попало в горло, — он вышел в душевую, где его ещё долго мучил приступ кашля. «Вот животное, обезьяна! — ругался он между приступами. — Так посмотрел! Этот убьет за своё!»

Когда он вернулся в комнату, Романов со Смирновым, уже почти прикончив одну фляжку, хлопали друг друга по плечам и клялись друг другу в вечной любви и дружбе.

— Драгоценнейший Пётр Васильевич, — обратился Гай к Смирнову, — сегодня днём я видел на территории девушку с собакой, а наш водитель — женщину в хиджабе. Вы не знаете, кто это?

— А это, наверное, Инга и Мина… — Смирнов вдруг встряхнулся, моментально протрезвев. — Нет, не знаю, о ком вы спрашиваете.

— Но вы же сейчас упомянули каких-то Ингу и Мину. Кто это?

— Господин учёный, я, когда пьян, начинаю заговариваться. Я, наверное, задремал и произнёс это непроизвольно.

Ванштейн посмотрел на Романова, взглядом прося поддержки. Но пьяненький генерал ковырял ножом в тарелке, не обращая на происходящее внимания.

— Вы знаете, милейший, — предпринял Гай Соломонович ещё одну попытку, — мне показалось, что у вас по территории анклава разгуливают зары.

— Вы знаете, да, бывает. Забегают, несмотря на линии защиты.

— Мне даже показалось, что кое-кто из бункера вёл с ними мирную беседу.

— Может быть. За всем не уследишь. Ко мне на Рынок часто обращаются зары, приносят кое-какие артефакты. Бывает, что контактируем, — прикинулся дурачком Смирнов.

«А он не лыком шит! Может, что и получится. Скрывает что-то, ясно, или боится кого-то! Но власти хочет!»

Гай повернулся к Романову:

— Господин генерал, а не выпить ли нам?

— Наливай, — бесшабашно махнул рукой генерал.

«Завтра ты, дружок, будешь выглядеть не лучше, чем сегодня», — размышлял Ванштейн, наполняя стаканы.

— Ну, за дружбу! — генерал одним махом опрокинул в себя стакан, повалился на кровать и захрапел.

— Чего это он? — удивился Смирнов.

Гай Соломонович, не раз видевший такой фокус генерала, укрыл его, отвернув угол одеяла.

— Пусть поспит! А мы с вами посидим, побеседуем. Пётр Васильевич, а как у вас на Рынке устроена торговля? Расскажите, мне очень интересно. Я — учёный, поэтому очень далёк от этого, а интересно. Это, наверное, очень опасно каждый день находиться на поверхности, среди заров. Да и муты нападают…

— Да, очень опасно, но я привык, — клюнул на лесть Смирнов. — Бывает, целый день не присядешь, ходишь, выявляешь правонарушителей! А потом наказываешь…

— А какие наказания?

— Кому штраф, кому запрет на появление на Рынке, а кому и плетей.

— Плетей? — удивился Ванштейн.

— А что вы удивляетесь? Мусульман часто наказывают плетьми. У нас это принято.

— Так вы, дорогой, придерживаетесь мусульманской религии?

— У меня и мать и бабка были из Ирана. Отец русский, но придерживался ислама.

— Так почему же вы собираетесь устроить руководству бункера джихад? Насколько я осведомлён, ваш загадочный руководитель тоже исповедует ислам?

— Вы все неправильно понимаете, что такое джихад, — горячо возразил Смирнов. — Внутренний джихад — это борьба человека с самим собой, укрощение самого себя. Внешний — это вся деятельность, которая наставляет на праведный путь, любое благое дело: помочь старикам по хозяйству, поправить одеяло ребёнку или, как сейчас сделали вы, укрыть спящего. А лучший джихад — сказать слово правды в лицо несправедливого правителя. Вот я и собираюсь это сделать. Скажу всю правду в лицо Клёну, а потом пусть умирает!