Книга Заклятие дома с химерами, страница 44 – Эдвард Кэри

Визитер в углу

Когда я очнулся, моя затычка покоилась у меня на груди. От нее слышался слабый и словно испуганный шепот. Я открыл глаза и увидел, что лежу на кровати. Это был лазарет. Первая моя мысль была о Люси Пеннант. Затем я вспомнил Роберта Баррингтона посреди дымоходов, крики чайного ситечка по имени Перси Детмолд, а затем, и это было хуже всего, ведерко на кровати.

— Здесь нет никого с таким именем.

В углу темной комнаты кто-то сидел. Это был крупный мужчина в черном костюме. На голове у него был цилиндр, напоминавший дымовую трубу Роберта Баррингтона. Но это был явно кто-то другой — не такой худой и не такой высокий.

— Кто здесь? — спросил я.

И услышал голос Предмета:

— Джек Пайк.

Джеком Пайком величали серебряную плевательницу. Амбитт. Мой дед.

Человек, чье слово в этом доме было законом. Человек, которого боялись все. Для нас, Айрмонгеров, дедушка был подобен планетам и их движению. Без него не могло взойти солнце и наступить утро. Без его согласия не могло быть ни цветов, ни движения, ни дыхания. Он был вершителем судеб, а его темной мантией был всегдашний угольно-черный костюм.

— Это… — прошептал я слабым голосом, — это Он?

— Разве ты не знаком со своим дедушкой? — послышался грудной голос.

— Дедушка! О, мой дедушка!

— Это так странно, — сказал он все тем же грудным голосом и все так же сидя в углу, — когда дед приходит навестить своего внука, попавшего в беду.

— Да, сэр. То есть, я хотел сказать, нет, сэр. То есть, я хотел сказать, как ваши дела, сэр?

— Клод, не веди себя как чужой.

— Это очень любезно с твоей стороны — прийти ко мне, дедушка.

— Да.

— Я был болен? Я долго болел?

— По меркам истории мира — нет. По меркам истории Клода Айрмонгера — несколько часов.

— Уже темно? Сейчас опять ночь?

— Темно в комнате. Здесь ночь. Шторы и ставни способны изменять время.

— Значит — день? Сколько времени?

— Время поговорить, Клод. Это наиболее точная единица измерения.

— Я видел девочку, голодную девочку и ведерко для льда.

— Клод Айрмонгер, сконцентрируйся! Ты можешь увидеть, что находится на столе рядом с тобой?

Я нащупал коричневый бумажный сверток.

— Пожалуйста, открой его, — сказал дедушка.

Я взял сверток и развязал его, чтобы посмотреть, что там внутри. Это было что-то новое, чистое и темное. Я начал разворачивать эту вещь и тут же понял, что это.

— Брюки! — воскликнул я.

— Твои брюки, — сказал дедушка.

— Так скоро?

— Похоже, ты разочарован.

— Нет, сэр, — сказал я. — Я думал, что не получу брюки еще шесть месяцев.

— Время не стоит на месте, — сказал он.

— И я женюсь на Пайналиппи?

— Скоро, довольно скоро, — сказал он. — А сейчас тебя вызывают. Ты должен быть готов. Ты нужен в городе.

— В городе! Но мне говорили, что я останусь здесь, что я никогда не покину Дом-на-Свалке. Что моя болезнь…

— Тебе много чего говорили, — сказал он. — Для твоей же безопасности и для безопасности других.

— Дедушка, могу я спросить тебя кое о чем? — сказал я. Моя голова кружилась и болела, в ней роились тысячи мыслей.

— Спрашивай.

— Что это была за девочка? Та, в лохмотьях, в палате тетушки Розамути?

— На этот вопрос я не могу ответить. Не сейчас. Спроси о чем-нибудь другом.

— Дедушка, если я еду в город, значит, со мной все в порядке?

— Нет, — сказал он. — Ты слаб, Клод. Ты не такой, как остальные дети. Твое здоровье очень хрупкое. Но тебе, в отличие от остальных детей, присуща определенная чувствительность, определенное понимание. Если можно так выразиться, ты смотришь на мир по-другому.

— Потому что я болен?

— Потому что ты слышишь вещи.

— Да, я слышу вещи, сэр. Это правда.

— Что ты слышишь?

— Они говорят то, что я не должен слышать.

— Но ты ничего не можешь с этим поделать, не так ли?

— Да, сэр, совершенно ничего.

— И что же ты слышишь?

— Тихие голоса.

— Откуда они доносятся?

— Отовсюду. Со всех сторон. Когда в доме спокойно, я слышу постоянный шепот. Это бывает нелегко. Вещи, сэр, они могут разговаривать. Но это неправильно. Я не должен их слышать. Иногда это больно.

— Скажи мне, скажи, какие предметы говорят.

— Любые. Это может быть все, что угодно.

— Например?

— Например, это может быть ботинок.

— Ботинок?

— Да, сэр, ботинок. Или затычка. Это может быть затычка, говорящая: «Джеймс Генри Хейворд», или еще что-нибудь, говорящее: «Джек Пайк» или «Элис Хиггс».

— Например, — сказал дедушка, — скажи мне, что говорит эта вещь?

Дедушка достал из кармана монету и бросил ее мне.

Я поймал монету, внимательно осмотрел ее и прислушался.

— Это монета, дедушка, — сказал я. — Она не говорит ровным счетом ничего.

— А это? — спросил он, бросая мне небольшую линзу.

Я поднес ее к уху.

— Она говорит: «Питер Уоллингфорд. Понедельник — пятница, с десяти до четырех. Вход только по записи, стучать три раза». Это правда. Я не выдумываю.

— Знаю.

— Моя затычка разговаривает, твоя плевательница разговаривает.

— Конечно же, они разговаривают, Клод. Нам об этом прекрасно известно. Мы поняли, что ты — Слушатель, еще когда ты был младенцем. Некоторые младенцы не могут спать из-за воплей Предметов. Мы всегда о тебе знали. Аливеру не стоило поднимать такой шум, его вмешательство вряд ли было нужно. Нам все уже было ясно.

— И дядюшка Идвид тоже слышит. Сэр, дядюшка Идвид… — Я уже не мог остановиться. — Перси Детмолд… Сэр, Элис Хиггс — это девочка, а не дверная ручка! Я действительно это видел? Ох, что же случилось с тетушкой Розамутью и со всем миром?

— Спокойствие! Спокойно, Клод. Позволь мне просветить тебя. Время пришло.

Вещи — это не то, чем они кажутся

Послышалось шипение, и загорелась газовая лампа. Я не понял, как дедушка зажег ее, — он едва двинулся в своем углу. Тем не менее лампа горела. В ее голубоватом свете комната казалась расположенной на океанском дне. В ней пахло газом, тяжелым воздухом и опасностью. Огромная темная фигура, эта гора щебня, эта величайшая из всех мусорных куч, бывшая моим дедом, так и не снявшим своего цилиндра, из-под которого виднелось его лицо, лицо старика, подобное древнему выщербленному камню, лицо обветренное и высохшее — фигура императора Свалки — заговорила вновь: