Онлайн книга «Посредник»
|
– Что ты, собственно, имеешь в виду? – У тебя и сейчас тоже на уме это «собственно»? Разве не знаешь, что, собственно, «собственно» чертовски невежливое слово? – Тоже? А что еще у меня на уме? – Сам знаешь, Бледнолицый. Я насторожился. И разозлился. Неужели другие знают про меня что-то такое, о чем мне неизвестно, что они это знают? Да, вот что я скажу. На свете не только слишком много всяких разных сведений, но и слишком много людей. – Черт, неужели нельзя просто сказать то, что хочешь сказать, и свалить отсюда? У меня тут леска запуталась. Лисбет закатила глаза и вздохнула: – Леска у него запуталась. Да уж, не сомневаюсь! – Да о чем ты? – Ты вправду хочешь знать, о чем я? – Я весь внимание. Весь обратился в слух. – Недоумок ты, Бледнолицый. – Недоумок? Это почему? Лисбет опять закатила глаза и зевнула. Тут только я заметил, что на зубах у нее скобки. Может, из-за них она и стала на себя не похожа. Мне вдруг стало ее жалко. Просто-напросто жалко. Другая гимназия и скобки. Чертовски хреновая парочка. – Потому что заставляешь Хайди ждать, сладкий мой. Ждать и ждать. Она так и будет ждать понапрасну, а? Тогда я скажу ей, что она может поискать себе нового парня, чуток пошустрее. – Она просто ушла. – Ушла? – Сидела на балконе. А потом ушла. Ни слова не говоря. Ушла, и все. Лисбет подошла ближе, прищурилась: – Ты и впрямь совсем дурак. – Та-ак. Значит, я и сладкий, и дурак, и недоумок? – Да это почти одно и то же, если хочешь знать. – Надо быть дураком, чтоб быть недоумком? – В народной школе вы размножение не проходили? Иной раз девчонки уходят без предупреждения, понимаешь? Я показал на ее рот: – Ты испортила зубы? – Насмехаешься, Бледнолицый? – Вовсе нет. Незачем стыдиться, что надо носить скобки. – А кто про это говорил? Что надо стыдиться из-за скобок? – Да, собственно, никто. – Собственно, никто? Тогда зачем ты говоришь? – Я не говорил. Я сказал, что незачем стыдиться скобок. То есть совсем наоборот. – Тогда кто-то наверняка говорил, что это стыдно. По-твоему, носить скобки стыдно? – Вовсе нет. Тебе к лицу. Скобки, я имею в виду. – Если я буду помалкивать, никто их не увидит. – Вот именно. А сможешь, Лисбет? Она улыбнулась, и на миг рот стал похож на решетку. – Я упала в ванной и треснулась подбородком о край раковины. Вся зубная гвардия наперекосяк. Придется ходить с этим дерьмом еще четыре недели. – Ничего, ты наверняка выдержишь. – Знаешь что, Бледнолицый? – Я еще чего-то не знаю? – По-моему, ты пишешь чересчур много стихов. У тебя от этого совсем шарики за ролики заедут. Лисбет пошла к калитке. Остановилась там, оглянулась. Тут я увидел, до какой степени она потрепанная. Казалось, ей надо было отойти подальше, чтобы я как следует разглядел, что она потрепанная. Как сказала мама, она поблекла, подурнела. И не из-за скобок. Скобки лишь подчеркнули неприятные черты. Бросили ребячливый свет на испорченное лицо. Все одиночество в ней стояло на часах. – У меня вечеринка в воскресенье. Придешь? – Собственно, у меня другая встреча. – Будь добр, приходи. Ради Хайди. – В воскресенье они прилунятся. – Потому и вечеринка, ясно? – Посмотрим. – Вот и хорошо. Только Ивера не приводи. Мы не хотим заразиться. – Чем? – Барачной болезнью. И у нас есть телевизор. Значит, придешь? – Может быть. Лисбет засмеялась и скобками послала мне воздушный поцелуй. – Кстати, каждый разговор с тобой вдохновляет, Крис! Я отвез велик к крыльцу, поставил там. Но не знал, куда припарковать себя самого. Не находил свободных мест. Хайди вправду ждала, что я приду? Или это выдумка Лисбет, к которой никто больше не приходил на день рождения? Я тонул в сомнениях. Выбор был слишком велик. Чем больше выбор, тем труднее на чем-нибудь остановиться. Сомнений не вызывало только одно: мне надо писать. Однако мир все время мне препятствовал. Люди так и норовили совать палки в колеса. И я опять жутко разозлился. Мне бы надо быть счастливым. Но счастье не самая сильная моя сторона. Личный мой рекорд – двадцать секунд счастья. Чуть ли не короче двух шестидесятиметровок. Этот рекорд я установил, когда написал первое настоящее стихотворение, то самое, про часы на Драмменсвейен, которое не позволил напечатать в «Женщинах и нарядах». Подумав хорошенько и подсчитав, я решил, что, пожалуй, счастье от известия, что они хотели его напечатать, длилось дольше, а ведь должно бы быть наоборот? Пожалуй, мое первое стихотворение останется последним. А что сталось с той свободой, которая захлестнула меня на пути сюда, на носу «Принца»? Она улетучилась. Даже записочки не оставила. Впредь мне надо держаться вдали от мира. Я ушел за дом и долго разговаривал сам с собой. Мама стояла на балконе. – Значит, это Лисбет брала твой велосипед? – спросила она. – Да. Почти. – Почти? – Да. Почти. Мама козырьком приставила руку к глазам, чтобы лучше меня видеть. – О чем же вы говорили? – Ни о чем. – Так долго и ни о чем? – Тебя это не касается. Мама опустила руку: – Я не хотела тебя обидеть. Я только пытаюсь… Она не договорила, так как я перебил ее: – Пытаешься что? – Понять тебя, Крис. Вот и все. Теперь уже я заслонил глаза, не затем, чтобы лучше видеть, а чтобы спрятаться. – Мы говорили о зубных скобках. Ей надели скобки. Вот и все. – А я и не заметила. – Я тоже. У нее вечеринка в воскресенье. – В воскресенье? Когда они прилунятся? – Если прилунятся. – Ее родители будут дома? – Не знаю. Мама на миг отвернулась, и по ее телу пробежала дрожь, трепет, точь-в-точь такой я увижу много лет спустя на кухне квартиры, где прошло мое детство, будто время и расстояние, мой собственный возраст, опередили меня. – Я думала, мы вместе послушаем репортаж, – наконец сказала она. |