Онлайн книга «О том, чего не было»
|
Я и сейчас боялся: представлял, как войду невидимый и увижу их вместе – ее и того, на которого она меня поменяла. Тогда я не сниму шапку. Я дождусь, когда он выйдет из комнаты, запру дверь и предстану перед ней. – Можешь придумывать все, что угодно, – спокойно скажет она. – Тебе ничего не поможет. – Давай начнем все сначала, – попрошу я. – Это невозможно. – Но почему? – Потому что невозможно дважды войти в одну и ту же воду… Она жила на Чистых прудах, в доме, где когда-то жил Эйзенштейн, и сейчас возле парадного висела мемориальная доска. Доска висела, как и четыре года назад, и дом стоял на том же месте. Ничего в мире не меняется, кроме нас самих. Я надел шапку и позвонил. Мне долго не отпирали. Я ждал и нервничал – вдруг моя шапка испортилась от холода и в самый ответственный момент я всплыву перед ее семьей как на спиритическом сеансе. За дверью послышались шаркающие шаги. Это была ее мама. Она носила тапки со смятыми задниками, которые сваливались с ног. Видимо, за это время не купила себе других. Она открыла дверь и посмотрела, но ничего не увидела. Тогда она вышла на лестничную площадку, придерживая халат, и заглянула в лестничный пролет. Наверное, предположила, что кто-то позвонил, а потом побежал вниз, как школьник. Мама смотрела в пролет, а я тем временем пробирался в квартиру, втянув живот до позвоночника, мягко ступая, как благородный хищник. Я стал в прихожей за самой дверью, прижавшись к стене спиной и лопатками так, будто хотел врасти в эту стену. Мама вернулась сразу за мной следом, стала запирать двери на все замки и цепочки. Я боялся, что она заденет меня или просто почувствует мое присутствие. Но она ничего не почувствовала, потому что думала, наверное, о других вещах. Она закрыла дверь, потушила свет и ушла в свою комнату, шаркая тапками. Я стоял в темноте, ждал, когда затихнут шаги, а когда шаги затихли – подождал еще немного. Вика спала. Форточка в ее комнате оставалась открытой. Было прохладно и пахло снегом. Я осторожно прошел к письменному столу и сел в кресло. Все здесь было по-старому: те же книжные шкафы один к другому, тот же божок с острова Пасхи на стене. Мне вдруг показалась бессмысленной вся эта затея дважды ступить в одну и ту же воду. Я понимал, что надо встать и уйти, пока она еще не проснулась, но не мог заставить себя подняться. Почувствовал, как смертельно устал за весь день, а особенно за последние пятнадцать минут, которые простоял в коридоре возле стенки. Но все-таки больше всего я, наверное, устал от одиночества. Оттого, что я всех видел, а меня – никто. Вика проснулась, быстро села на диване и дернула за кисточку торшера. Она смотрела прямо на кресло, где я сидел. Мне казалось, что она видит меня. Я медленным движением снял с головы шапку и возник. – Славка… – спокойно проговорила Вика, так, будто я сидел на этом месте все четыре года. – Как ты сюда попал? В окно? – Нет, – я показал шапку. – В шапке-невидимке. Она сразу поверила. – Ты сам ее сконструировал? – Купил за рубль шестьдесят. Она не поверила. – Я знала – ты что-нибудь придумаешь и придешь… Только почему так долго? – А ты ждала? – Конечно… – А почему ты мне не сказала? – Ты не спрашивал. – Потому что ты бросила меня. – Это ты меня бросил. – Ты с ума сошла! Я мог тогда думать и говорить только о ней. Я ни на минуту не мог остаться наедине с собой и так обалдевал от этого, что заплакал однажды средь бела дня на стоянке такси. – Я любил тебя… – Значит, любил и бросил. – Разве так бывает? – Значит, бывает. – Ты что-то напутала… – Мы вместе напутали. – Но почему ты молчала? – Боялась попасть в смешное положение. В двадцатом веке, когда космонавт выходит из корабля прямо в небо, двое людей, необходимых друг другу, не могут просто прийти один к другому и сказать об этом. Нужно какое-то чудо, шапка-невидимка, чтобы встретились двое людей, живущих в одно время, в одном городе, на соседних улицах, в двадцати минутах ходьбы. Во мне закипали упреки, но я молчал. Видимо, обиженный обыватель боролся во мне с интеллигентным человеком. – Как твои дела? – спросил я. – Обычно, – сказала она. – Заботы творчества. Когда их много – плохо. Когда их нет – тоже плохо. Интонации у Вики были ровные и какие-то деревянные. Она думала в этот момент не о заботах творчества. – Ты у Копылова работаешь? – спросила она. – Да. Вместе с Сашей. – Он, конечно, обожает тебя… – Кто? – Копылов. Ты ведь очень талантливый конструктор. – Это тебе кажется, – уклончиво сказал я. Мне не хотелось ее разочаровывать. – Ничего не кажется, – возразила Вика. – Помнишь свой диплом? Его хотели зачесть как диссертацию. «Это когда было», – подумал я, но промолчал. – Как зовут твою дочь? – Виктория. Мы помолчали. – Жена тебя, наверное, обожает… – Она очень устает, – неопределенно сказал я. – Зато она каждый день тебя видит. – Думаешь, это такое уж счастье? – Счастье! – убежденно сказала она. Мы снова помолчали. – Почему ты меня не поцелуешь? – тихо спросила Вика. Действительно – почему? Наверное, потому, что я пришел к ней ночью, как жулик, и прятался, и сейчас боялся, что войдет кто-нибудь. – Я должен по-другому прийти к тебе, – сказал я. – Я подожду. – Она умела меня понимать. – Только не очень долго. Ладно? Я подошел к Вике и увидел, что она плачет. Поэтому такие ровные и деревянные были интонации. Она плакала и скрывала слезы. Я не стал успокаивать. Где-то я не мог простить этих четырех лет и того, что Витька не наша общая дочь. – Подарить тебе шапку? – спросил я. – Не надо… – Она покачала головой. – Почему? – Прическу будет мять. Я косынки ношу. Я увидел: она совершенно не переменилась за это время. И вообще ничего в мире не меняется, если мы сами остаемся прежними. Я возвращался домой без шапки. Я знал теперь, зачем ее купил, – чтобы узнать все о себе. И я все о себе знаю: я талантливый конструктор, и видеть меня каждый день – счастье. |