Книга Гобелен, страница 87 – Фиона Макинтош

– Пожалуйста, не надо, – подала голос женщина в полицейской форме. – Зачем вы себя растравляете?

– Затем, что врать надоело! Только не говорите, что сами не думали о таких вариантах. Хватит прикидываться, будто есть надежда! В отличие от меня, мои родители верят вам. Они вообще привыкли верить во все официальное – принимают то, что доктор прописал, и никогда не заглядывают в собственные медкарты, не смотрят на рентгеновские снимки! Господи, да они послушные, как овцы! – Тут голос Джульетты сорвался, и она разрыдалась. – Простите меня…

Джульетта вскочила и побежала прочь из «салона». Впрочем, недостаточно быстро побежала – успела расслышать слова матери:

– Пожалуйста, извините мою дочь. Она во всем винит себя. Видите ли, мы просили ее поехать с Джейн, но…

Джульетта взлетела вверх по лестнице, кипя отвращением. Мать сказала правду. Она действительно во всем винила себя. Будь она с Джейн, сестра бы не пропала без вести. Джульетта стала взглядом гипнотизировать телефон. «Давай, Джейн, позвони нам!» – безмолвно умоляла она.

* * *

В новом для Джейн мире время текло с другой скоростью. Через три дня после оглашения приговора – пусть и предсказуемого, но от этого не менее ужасного – был подписан указ о казни графа и отклонены все апелляции.

Уинифред сидела возле окна в гостиной миссис Миллс, смотрела на оживленную улицу, но занята была лишь своим горем. За столом тихо разговаривали мистер и миссис Миллс, служанка внесла поднос с чайником и чашками. Головы супругов клонились друг к другу. На короткой косице белого напудренного парика мистера Миллса красовалась широкая черная бархатная лента; прическу миссис Миллс венчал бант из такой же материи. Служанка в чепце на цыпочках прошла по восточному ковру тонкой работы, вручила хозяину чашку с блюдцем, улыбкой ответила на его вопрос о том, положен ли уже сахар в чай.

Джейн хотелось завопить. Ей равно претили и домашний уют, и оживление на улице, ибо ни тут, ни там никто не разделял ее тревоги и тоски. Собственное бессилие стало еще горше, когда Джейн отхлебнула чаю.

Нынче утром они узнали, что казнь назначена на будущую пятницу.

– Всего пять дней, – бормотала Джейн. – Пять дней, чтобы спасти две жизни.

– Что ты сказала, дорогая Уинифред? – насторожилась Сесилия. Ей было неловко подавать голос в присутствии подруги, как бы онемевшей от горя.

Джейн вздрогнула. Последнее соображение она не могла озвучить Сесилии из опасения, что та уложит ее в постель и объявит, что Джейн от горя повредилась в уме.

– Я сказала, что Уильяма, из уважения к его титулу, обезглавят мечом, а не топором, как простолюдина.

Сесилию пробрала дрожь.

– Милая Уинифред, не лучше ли тебе эти пять дней провести с Уильямом в Тауэре, презрев ужасающие бытовые неудобства? Побыть с мужем до тех пор, пока… – Закончить фразу Сесилия не смогла.

Джейн тряхнула головой.

– Нет. Решение принято несколько недель назад. Я знала, меня попытаются запереть – и тем связать мне руки. Не выйдет.

– Но в камере ты, по крайней мере…

– Как я смогу вызволить мужа, если буду в заточении вместе с ним?

– Дорогая, разве осталась надежда на вызволение? Почему ты не хочешь хотя бы напоследок…

– Пока Уильям дышит, а я способна ясно мыслить, есть и надежда, что мой муж избегнет меча, – сказала Джейн больше для себя самой, чем для бедной Сесилии.

– Дражайшая Уинифред, боюсь показаться тебе жестокой. Вчера мы с миссис Миллс встретили ее добрую подругу. Эта леди хорошо осведомлена о политическом климате, ибо ее супруг является судьей, коллегой лорда Каупера.

– Вчера, вернувшись, ты об этом не упомянула.

– Потому что считала, что бремя твое и так слишком тяжело, дорогая, – дрогнувшим голосом молвила Сесилия.

– Говори все без утайки, – велела Джейн, отвернувшись от окна и холодным взглядом пригвождая Сесилию к месту. С портретов на Джейн взирали предки мистера Миллса, за розово-золоченой ширмой скрывался стульчак. Джейн очень надеялась, что больше ей не придется им пользоваться.

– Говорят, король намерен добиться народной любви с помощью заявления, что весь доход от собственности осужденных якобитов пойдет на дальнейшее подавление восстания.

Джейн нахмурилась, пропуская эту информацию сквозь недюжинный ум своей «хозяйки».

– То есть они заберут наш Терреглс?

В голосе Уинифред слышался шок самой Джейн. Она-то тревожилась только за Уилла, а вот ее «хозяйка» думала еще и о семейной собственности, о будущем своего сына, который наследовал графский титул. Над семьей нависла новая угроза – финансового характера.

Сесилия виновато кивнула.

– Полагаю, план именно таков.

– Я думала, общее прошение жен осужденных разжалобит парламент.

– Боюсь, на это не хватит времени. Вдобавок – я говорю об этом с ужасом – в народе сильны настроения, что Уильям должен понести кару. Если ему сохранят жизнь, ты лишишься всех денег.

Слова шокировали Джейн.

– Деньги для меня ничего не значат, – заявила она, прекрасно понимая, что говорит исключительно за себя. Уинифред приходилось выбирать между любовью к мужу и любовью к детям, особенно к сыну, который должен был унаследовать все семейное достояние. Джейн почувствовала гнев «хозяйки», смешанный со страхом за будущее детей.

– Дорогая, умоляю, выслушай меня, – пролепетала Сесилия.

– Только не вздумай сказать, что на Уильяме пора ставить крест, – предостерегла Джейн.

– Выслушай меня, – повторила Сесилия дрожащим голосом. – Тебе не хуже моего известно, что католическая вера Уильяма, а также его симпатии к якобитам давно уже вызывают недовольство правительства. Допустим, жены остальных лордов-якобитов и сумели бы добиться снисхождения – но в случае с Уильямом это невозможно.

Страх захлестнул мысли Джейн – но она вспомнила о паучке, а также о своем наблюдении: мол, лорд Каупер – всего лишь марионетка для вышестоящих лиц.

– Пусть так, – сказала Джейн. – Только не забывай: дело Уильяма будет считаться проигранным не ранее, чем на его шею обрушится меч. Я немедленно сажусь писать прошение.

– Для чего?

– Конечно, для того, чтоб передать его королю! Я уповаю на его милосердие.

* * *

Вечер понедельника был не менее черным и зловещим, чем во́роны, которых Джейн видела на Тауэрском лугу; сумерки спустились ледяные, как вороний взгляд.

С помощью подруг Джейн облачилась в черный плащ поверх черного платья, надела черный капор – казалось, она уже в трауре. Сесилия, миссис Миллс и ее подруга, которую Джейн представили как миссис Морган, и, конечно, сама Джейн уселись в наемном экипаже и покатили к Сент-Джеймсскому дворцу. Джейн не сомневалась: молчание, воцарившееся между ними, можно резать ножом и подавать на тарелках – такое оно было густое. Казалось, с ними в экипаже едет некто пятый – зловещая темная тень.