Книга Сад вечерних туманов, страница 45 – Тан Тван Энг

– Императорский китайский нефрит, – пробормотал он. – Не стоило бы вам носить его в местах вроде этого.

– Он принадлежал моей матери, – сказала я. – Одна из немногих ее драгоценностей, которые ей удалось спрятать до прихода японцев.

Мама закопала их в коробке под деревьями папайи позади дома, после войны я вернулась и выкопала ее. Она не узнала браслет, когда я показала его ей.

– Он хорошо подходит к платью, – заметил Аритомо. – Как два листа с одного дерева.

Я глянула на свое ципао: бледно-зеленый шелк приглушенно мерцал при каждом, даже очень слабом, моем движении.

– Нам пора, – сказала я. – Не хочу опаздывать.

На подходе к Дому Маджубы Аритомо указал на колючую проволоку, протянутую вдоль ограды:

– Сорняк, который душит страну. Похоже, он повсюду разросся.

– Это необходимость, – отозвалась я. – Вам следовало бы продумать кое-какие меры безопасности для Югири.

В последних лучах заходящего солнца капельки росы на колючках проволоки посверкивали, словно яд на кончиках змеиных клыков.

– И погубить сад? – Вид у него был такой ошарашенный, что я рассмеялась. Повернувшись, он уставился на меня в упор: – В первый раз слышу, как вы смеетесь.

– Не так-то много забавного было в последние годы.

Луна наливалась светом в небе. В террасном саду позади дома гости и рабочие плантации толпились у стола с едой: индийцы и китайцы на одном конце, европейцы – на другом. Весть о моем ученичестве у Аритомо успела разойтись, и кое-кто из гостей поглядывал на меня с нескрываемым любопытством. Двое-трое поддевали Аритомо, расспрашивая, уж не открыл ли он школу садоводства, но он только головой качал, улыбаясь. Я в первый раз видела его вне его сада и была поражена тем, насколько он был органичен в общении. Он слился с пейзажем.

Тумз, Покровитель Аборигенов, привез убитого им вепря, шкуру со зверя снял один из оранг-асли. Запах мяса на вертеле подслащивал воздух, отчего меня одолевали и тошнота и голод одновременно. Магнус вышел из-за своего браай, чтобы познакомить нас с американцем средних лет. Он был симпатичным, несмотря на свою приземистость и редеющие волосы, гладко зачесанные назад.

– Джим тут на отдыхе. Он работает в Бангкоке.

– И чем вы там занимаетесь? – спросил Аритомо.

– Теряю все свои деньги, не говоря уж о волосах, пытаясь вновь вдохнуть жизнь в шелкопрядство, – ответил американец. – Магнус уверяет меня, что вы выстроили себе японский дом. Я сам собираю традиционный сиамский дом – на берегу кхлонга.

– Канала, – пояснил Аритомо в ответ на мой недоумевающий взгляд.

– Вы бывали в Бангкоке? – спросил американец.

– О, много лет назад, – ответил Аритомо, – когда пустился путешествовать по этим местам.

Эмили, раздававшая детям бумажные фонарики, позвала меня.

– Передайте это ей, – попросил Аритомо, вручая мне коробку, которую держал в руке. Трое мужчин отправились к плетеным стульям на лужайке. Я подошла к Эмили и отдала ей коробку. Она легонько встряхнула ее и поставила на стол.

– Хорошо, что ты привела его с собой, – сказала она. – В последнее время мы не так уж часто видим его.

– Они давно друг друга знают? – спросила я, поглядывая на Аритомо. Он допил бокал вина и взял у служанки еще один.

– Магнус и Аритомо? – Эмили задумалась. – Лет десять, нет, пятнадцать, по-моему. Они были когда-то такими хорошими друзьями, знаешь ли.

Магнус шепнул что-то Аритомо, тот откинул голову назад и рассмеялся.

– Похоже, у них и сейчас все прекрасно, – заметила я.

– Когда-то он приходил сюда каждое воскресенье и всегда что-то приносил с собой. Бывало, много пил и становился совсем мабук [152] с Магнусом и их приятелями. Но после Оккупации он навещает нас все реже. Всегда одна и та же причина: занят, лах, устал, лах…

– Что-то меж ними произошло?

– Ты хочешь сказать, они поссорились? Нет, никаких драм, лах. Это все война, думаю. Она в чем-то изменила их дружбу.

Эмили открыла еще одну коробку и достала кипу бумажных фонариков, каждый из которых был сложен плоско, и дала мне один. Он растянулся, как аккордеон, когда я потянула за оба конца.

– Когда я вижу фонарики, снова чувствую себя маленькой девочкой, – сказала она. – Ты с фонариками играла, когда уже была взрослой?

– Мои родители праздновали китайский Новый год, а другие праздники – нет.

– Я удивилась бы, если б праздновали. Магнус говорил мне, что они были истовые анг-мо.

Аритомо, все еще поглощенный разговором с американцем из Бангкока, заметил, что я слежу за ним, только я все равно не отвела взгляд.

– Старый Мистер Онг, он был нашим соседом, бывало, устраивал вечера любования луной. Мы видели, как его дети играли с фонариками. Его первая жена всегда оделяла нас лунными пряниками [153] . Я всегда думала, правда ли это… ну, что в лунных пряниках прятали тайные послания какие-то мятежники, замышлявшие свергнуть китайского императора.

– Ай-йох, держись фактов точнее… мятежники были китайцами, – сказала Эмили. – Они хотели покончить с правлением монголов. Восстание намечалось поднять в Чжунцю. И послания не всегда прятались внутри пряников.

– Где же еще их прятали?

– Иногда их писали прямо на пряниках. Послания вырезались в формочке для пряника. А готовый пряник разрезали на четыре части.

– Послание можно было прочесть, только сложив все куски вместе, – догадалась я.

– Умну, да? Подумать только: скрыто у всех на виду!

– Значит, в Чжунцюцзе празднуется это самое восстание.

– Эх, вы, девочки современные-пресовременные! При всем университетском образовании, вы не знаете даже вещей вроде этой, не знаете о ваших собственных традициях, – вздохнула Эмили. – Спроси любых здешних ребятишек – и все они знают эту историю, даже индийцы с малайцами.

– Это потому, – вмешался Магнус, принесший нам выпить, – что ты им ее каждый год рассказываешь.

– Им нравится ее слушать, – сказала Эмили, давая последний фонарик какой-то девочке.

Магнус подмигнул мне и обратился к ребятне:

– А ну, мари-мари [154] , ребятишки, сейчас тетя Эмили расскажет вам сказку. Сюда, сюда!