Книга Мы, страница 66 – Дэвид Николс

— Анастасия сейчас — кинодокументалист. Бабетт занимается охраной окружающей среды. Я ими, как вы уже наверняка заметили, очень горжусь. И способна до опупения докучать людям рассказами о них. Так что мне лучше заткнуться, пока вы с тоски не бухнулись головой прямо в лапшу.

— Вовсе нет. Они, похоже, чудные девочки.

— Чудные, — ответила Фрея, пряча телефон в сумку. — Хотя в детстве иногда вели себя как последние стервозы… — Она зажала рот рукой. — Нет, я не должна так говорить, хоть это и правда. Но, видит бог, мы даже дрались! К счастью, с возрастом все проходит. Кстати, вот еще одна… — Фрея снова вытащила телефон. — Я сомневалась, стоит ли вам показывать, ну вы сами поймете почему… — (Передо мной была двадцатилетняя Бабетт, обнаженная, она сидела в медицинском кресле с новорожденной девчушкой цвета баклажана у груди, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу.) — Да, в то лето я действительно стала бабушкой. Нет, вы только представьте! Mormor [53] в пятьдесят два года! Боже правый! — Она покачала головой и потянулась к бокалу.

— А это кто?

По левую руку стоял стройный мужчина благородного вида, прямо-таки римский сенатор, красивый до неприличия, несмотря на дурацкую ухмылку и хирургический халат.

— Мой бывший муж.

— Он похож на кинозвезду.

— И боюсь, слишком хорошо об этом знает.

— У него совершенно невероятные глаза.

— Они-то меня и погубили.

— Погодите, он что, присутствовал при родах?

— Ну конечно.

— Он видел, как… появляется на свет его внучка?

— Да-да, мы оба видели.

— Это очень по-скандинавски.

Фрея расхохоталась, а я еще раз украдкой взглянул на фото:

— Он действительно очень красивый мужчина.

— Наши дочери, к счастью, пошли в него.

— Позвольте с вами не согласиться, — с готовностью отозвался я, и Фрея игриво пихнула меня в бок локтем. — А они дружат со своим отцом?

— Само собой, они его обожают. Я периодически уговариваю их остудить пыл, но они продолжают его боготворить.

Мой сын меня не боготворил, и это замечательно. Если бы меня боготворили, я бы, наверное, чувствовал себя неуютно, впрочем, точно так же, как если бы меня обожали. А вот от того, чтобы просто быть на дружеской ноге, я бы точно не отказался.

— Мне всегда казалось, что дочери относятся к отцам более снисходительно, — произнес я. — И ладят с отцами гораздо лучше, чем сыновья. Интересно, почему так?

— Полагаю, потому, что здесь вы свободны от обязательств служить ролевой моделью. Или, по крайней мере, от непосредственных сравнений. Тогда как с сыном…

— Очень может быть. Я как-то раньше не задумывался. — Стремился ли когда-нибудь Алби быть похожим на меня? И в чем именно? Если хорошенько пораскинуть мозгами, то рано или поздно можно найти ответ, но Фрея уже наливала мне вино.

— У меня аналогичное ощущение относительно сыновей. Мне хотелось бы иметь сына. Красивого, немного старомодного мальчика, которого я могла бы и наряжать, и формировать как личность, и ревновать к девушкам. А кроме того, не стоит идеализировать девочек. Если бы у вас была дочь, возникли бы свои проблемы.

— У меня была дочь.

— В самом деле?

— У нас с женой. Нашим первым ребенком была девочка, ее звали Джейн, но она умерла.

— Когда?

— Вскоре после рождения.

Повисло тягостное молчание. С годами я стал замечать, что некоторые люди, узнав от нас о потере ребенка, почему-то начинают злиться, как будто мы их обманули. Другие же, наоборот, стараются отмахнуться, словно это все ерунда, но, к счастью, таких очень немного. Основная масса людей проявляет чуткость, демонстрируя понимание, и на случай возникновения подобной ситуации у меня припасено соответствующее выражение лица, нечто вроде улыбки — у Конни тоже такая имеется, — дабы убедить собеседника, что у нас все о’кей, и вот эту самую улыбку я сейчас и попытался изобразить.

— Дуглас, мне очень жаль.

— С тех пор много воды утекло. Прошло больше двадцати лет.

В этом году моей дочери исполнилось бы двадцать.

— Нет, но все же это худшее, что может случиться с супружеской четой.

— Я не собирался устраивать здесь мелодраму, но мы с Конни взяли себе за правило никогда не избегать данной темы. Не хотим, чтобы это было секретом или каким-то табу. Мы хотим… расставить все точки над «i».

— Понимаю, — обронила Фрея, и ее глаза покраснели.

— Пожалуйста, Фрея, не стоит портить сегодняшний вечер…

Нет, не двадцать, а только девятнадцать. По идее, она должна была сейчас перейти на второй курс университета.

— Нет, но все же…

— Не стоит омрачать наш ужин воспоминаниями.

Полагаю, медицинский или архитектурный факультет. Хотя, вероятно, она могла бы стать актрисой или художницей. Я бы не возражал…

— Итак, ваш сын…

— Алби наш единственный ребенок, но ребенок второй.

— И вы поэтому здесь? Из-за сына?

— Совершенно верно.

— Он что, пропал?

— Он сбежал.

— И ему?..

— Семнадцать.

— Ох, — вздохнула Фрея, словно ей все сразу стало понятно. — А у него достаточно здравомыслия?

— Не всегда, — рассмеялся я. — Если честно, то крайне редко.

— Ну, ведь ему еще только семнадцать. Какой с него спрос?

— В его возрасте я был вполне здравомыслящим.

— А я вот нет, — покачав головой, рассмеялась Фрея. — Скажите, вы с ним очень близки?

— Нет. Отнюдь. Именно поэтому я и здесь.

— А вы с ним много разговариваете?

— Не то чтобы очень. А вы? С вашими дочерьми?

— Конечно. Мы разговариваем обо всем на свете!

— Ток-шоу с моим сыном — провальное мероприятие. Алби, наша восходящая поп-звезда, определенно не захочет принять в нем участие. «Итак, как дела? Чем ты сейчас занимаешься? Планы на будущее?»

— Но отсутствие общения с сыном — тревожный сигнал.

— Так оно и есть. Так оно и есть.

— Возможно, нам стоит сменить тему разговора. И все же, не поймите меня превратно, ведь я вовсе не хочу недосчитывать… — есть такое слово? В общем, не хочу недооценивать ваше беспокойство, но если у него есть доступ к деньгам и телефон, на всякий пожарный…

— У него есть…

— И он взрослый человек, более или менее. Может быть, лучше его отпустить?