Книга Чистая речка, страница 108 – Наталия Терентьева

Я подождала, не спросит ли Анна Михайловна еще что-то. Минуты через две она написала: «Ты здорова?» Как быть? Писать правду? Можно, конечно, сесть и написать большое письмо. А смысл? Придется рассказывать тогда все. И это все ей точно не понравится. Поэтому я написала: «Да, спасибо». Пусть живет спокойно. Я еще подождала. Она ведь может спросить, как в школе, как я готовлюсь к экзаменам… Но Анна Михайловна больше не писала.

Я перевернула телефон и потом вообще убрала его в карман, чтобы зря не расстраиваться. Все равно хорошо, что она написала, хоть и так прохладно. Вон Паше, Лерке, Алёхиной вообще никто не пишет. Шефы же есть не у всех.

На окне было стыло, но в палату мне идти не хотелось. Вообще, я хотела к себе, в детский дом, в привычную обстановку. Приходила тетя Диляра, принесла мне записку с номером больницы, в которую родственники перевезли Ростовцева. Наверно, я найду эту больницу в Интернете и… И не знаю что. Поеду, может быть, туда. А может быть, и нет.

Паша звонил-звонил и резко вдруг перестал. Чем-то другим занялся. Оставалось надеяться, что чем-то полезным.

А Виктор Сергеевич звонил-звонил и потом написал: «Сейчас приеду». Ну уж нет. Я прочитала это, спрыгнула с окна и очень пожалела, что отнесла куртку тете Диляре. Пойду, честно попрошу. Не даст, так придумаю что-то. В сестринской ее не было, надежды, что она убрала куртку в тот же незакрытый шкафчик, было мало. Я быстро заглянула в него. Куртка висела в шкафчике. Вот какая тетя Диляра хорошая, даже не может предположить, что я второй раз за день убегу. Как, правда, ей потом в глаза смотреть…

Куда я бежала, я точно не знала, но что говорить Виктору Сергеевичу, который два часа назад на моих глазах обнимал взбесившуюся от любви и одиночества Вульфу, я тоже не знала. Поэтому на всякий случай решила уйти. Школьные брюки я даже еще не сняла, так что через минуту уже была на улице, благополучно не столкнувшись с тетей Дилярой, выходившей с капельницей из чьей-то палаты.

Я, кажется, поняла, куда меня несли ноги. Ну куда еще! К отцу Андрею, конечно. Удастся поговорить – хорошо. Нет – так просто постою в церкви, может, что-то услышу. Может, как-то прояснится в голове и душе, где сейчас полная сумятица.

Время шло уже к семи, вечерняя служба, если она и была сегодня, кончилась. Подожду его во дворике. Вдруг пройдет мимо.

Я пришла в церковь в самый нужный момент. И сразу поняла, что правильно сделала, что пришла. Иначе бы не увидела отца Андрея, спускавшегося с лестницы своего дома прямо на меня. Спускавшегося задумчиво, неторопливо, никуда на вид не спеша.

– Здравствуй, Руся, думал о тебе, – спокойно сказал он, как будто даже не удивившись, увидев меня. – Ко мне пришла? Говори.

Я стояла молча. Мне было холодно, но не это было главное. Как сказать отцу Андрею обо всем? О Викторе Сергеевиче, о моих сомнениях, о Вульфе, вообще обо всем? О том, что мучает мою душу.

Он тоже молчал, внимательно на меня глядя. Потом вздохнул.

– Ясно, – сказал он. – Значит, это о тебе говорят. – Увидев мой удивленный взгляд, он пояснил: – Деревня наша маленькая, не Москва. Все обо всех знают. Ты и учитель – ведь так?

Я кивнула.

– Знаешь, в дом не пойдем, у меня младшая корью болеет. Ты болела?

– Я не знаю… Не помню.

– Пойдем в церковь. Для исповеди ты не готова ведь, нет?

Я помотала головой.

– А как готовиться, знаешь?

– Нет.

– Хорошо, я дам тебе инструкцию, есть порядок. Но сейчас расскажи просто так.

Я решила, что не надо придумывать, как и что сказать, раз слухи до него уже дошли. Я просто спросила то, что меня мучило:

– Это плохо, да, отец Андрей?

– Плохо, – просто ответил он.

– Почему? Ведь у нас ничего…

Он остро взглянул на меня.

– Любишь его?

– Не знаю.

– Значит, нет. Иначе бы не так говорила. А он тебя?

– Не знаю. Может быть. Но…

Отец Андрей молчал. А я не знала, что говорить дальше. Мне было не по себе в темной церкви. В глубине горели свечи, было несколько человек, стоявших поодиночке у икон. Какая-то женщина убирала сгоревшие свечи. Но мы стояли в углу, сбоку, здесь горела всего одна свечка у большой иконы, даже не было понятно, кто изображен на ней. Лицо священника в полумраке показалось мне зловещим и недобрым. Мне стало страшно, очень страшно. Отец Андрей тоже против меня. Все против меня, весь мир.

Я развернулась и хотела уйти.

– Постой, – сказал негромко отец Андрей. – Постой. Тебе же некуда идти. И тяжело на душе. Ведь так?

Я остановилась, не оборачиваясь к нему.

– Так.

– Пойми… – Он не подошел ко мне, начал говорить, не повышая голос, с того места, где стоял, и мне пришлось повернуться к нему и сделать шаг навстречу. – Пойми. Есть законы. Даже не божьи. Человеческие. Нельзя их нарушать.

– В чем я нарушаю законы? – искренне недоумевая, спросила я. – У Виктора Сергеевича прадеда женили в одиннадцать лет.

Я увидела, как усмехнулся священник.

– Не понимаешь очевидного, Руся. У каждого времени свои законы. Мораль одна, а планки немного разные. Как тебе объяснить… Нельзя идти против всех. И против Бога. Иначе получается так, как у тебя сейчас. Понимаешь?

– Нет, – честно ответила я. – Я не делаю ничего плохого. И что такого, что я общаюсь со своим тренером… Причем тут Бог?

– Бог нам дал законы нравственности, Руся. И не нам с тобой их переписывать.

– А если я… не всегда верю в Бога? – спросила я, хотя, стоя в церкви, мне было это страшновато спрашивать.

– Законы божьи от этого никак не меняются, оттого что ты не веришь, – усмехнулся священник. – Но в любом случае люди веками эти законы для себя находили. Ты не можешь начинать писать историю с себя, Руся. Не может каждый жить, как хочет, без оглядки на людские законы.

– Виктор Сергеевич предложил мне обручиться, – тихо сказала я, не уверенная, что священник меня услышит.

– Это он молодец, – ответил отец Андрей, и мне показалось, что он опять усмехнулся. – Но это не спасет ни его, ни тебя. Не принято так сейчас, понимаешь? Нельзя идти поперек жизни.

– Так Бог сказал?

– Нет, именно так Бог не говорил. Тебе мешает этот бунт в твоей душе, Руся. Ты думаешь, что идешь поперек Бога и остальных людей, а получается, что идешь поперек самой себя.

– Я ничего плохого не делаю, – повторила я. – А меня все считают плохой.

– Я не считаю, – проговорил отец Андрей. – Хотя ты нарушаешь законы, человеческие и божьи, я тебе уже это говорил сегодня. Тебе трудно, потому что, к сожалению, тебе никто не может подсказать. Ты ведь ко мне именно поэтому и пришла? Не приходят ко мне домашние дети, никогда. Родители их приходят, а дети – нет. А ты пришла. Поэтому не спорь. Я уважаю твое мнение и способность сомневаться, мыслить, но услышь меня, пожалуйста: прими эти законы, как ты принимаешь другие.