Онлайн книга «Ничего особенного»
|
– Может, и разговаривала. А что? Тоня не понимала, какое это имело отношение к делу: приходил или не приходил, разговаривала или не разговаривала? Судья посмотрел на статную, почти прекрасную Тоню, на «Ромашку» – и не смог объединить их даже подозрением. – Вы хотите подсудимому высшей меры? – спросил судья. – Как суд решит, так пусть и будет, – ответила Тоня, и ее глаза впервые наполнились слезами. Она не хотела мстить, но не могла и простить. – Озорной был… – шепнула Инне сидящая рядом старуха. – Что с его ишло… Сочувствие старухи принадлежало «Ромашке», потому что «Ромашка» был слабый, почти ущербный. И потому, что «Березку» жалеть было поздно. Инна внимательно поглядела на старуху и вдруг представила себе «Березку» – озорного и двухметрового, не знающего, куда девать свои двадцать девять лет и два метра. Ему было тесно на этой улице, с «шестеркой» в конце улицы и лавкой перед «шестеркой». На этой лавке разыгрывались все деревенские празднества и драмы. И умер на этой лавке. – Садитесь, – разрешил судья. Тоня села, плача, опустив голову. Стали опрашивать свидетелей. Вышла соседка подсудимого – баба в ситцевом халате, с прической двадцатилетней давности, которую Инна помнила у матери. Она встала вполоборота, чтобы было слышно и судье, и залу. Принялась рассказывать: – Я, значит, побежала утречком, набрала грибов в целлофановый мешок. Отварила в соленой водичке, скинула на дуршлаг. Собралась пожарить с лучком. Говорю: «Вась, сбегай за бутылкой…» – Опять бутылка! – возмутился судья. – Что вы все: бутылка да бутылка… Вы что, без бутылки жить не можете? Свидетельница замолчала, уставилась на судью. Челюсть у нее слегка отвисла, а глазки стали круглые и удивленные, как у медведика. Она не понимала его неудовольствия, а судья не понимал, чего она не понимает. Повисла пауза. – Рассказывайте дальше, – махнул рукой судья. – Ну вот. А потом он забежал на кухню, взял нож. А дальше я не видела. Потом захожу к нему в комнату, а он под кроватью сидит… Судья развернул тряпку и достал нож, который лежал тут же на столе как вещественное доказательство. Нож был громадный, с черной пластмассовой ручкой. Зал замер. – Да… – Судья покачал головой. – С таким тесаком только на кабана ходить. И преступление выпрямилось во весь рост. «Ромашке» дали одиннадцать лет строгого режима. Он выслушал приговор с кривой усмешкой. Судья испытывал к «Ромашке» брезгливое пренебрежение. А женщины-заседатели смотрели на него со сложным выражением. Они знали, что стоит за словами «строгий режим», и смотрели на него как бы через это знание. А «Ромашка» не знал, и ему предстоял путь, о котором он даже не догадывался. Суд кончился. «Ромашку» посадили в машину и увезли. Все разбрелись с отягощенными душами. Инна и Адам пошли в санаторий. Дорога лежала через поле. Солнце скатилось к горизонту, было огромное, объемно-круглое, уставшее. Инна подумала, что днем солнце бывает цвета пламени, а вечером – цвета тлеющих углей. Значит, и солнце устает к концу дня, как человек к концу жизни. Вдоль дороги покачивались цветы и травы: клевер, метелки, кашка, и каждая травинка была нужна. Например, коровам и пчелам. Для молока и меда. Все необходимо и связано в круговороте природы. И волки нужны – как санитары леса, и мыши нужны – корм для мелких хищников. А для чего нужны эти две молодые жизни – Коли и Васи? Один – уже в земле. Другой хоть и жив, но тоже погиб, и если нет «иной жизни», о чем тоскливо беспокоилась клоунесса, значит, они пропали безвозвратно и навсегда. А ведь зачем-то родились и жили. Могли бы давать тепло – ведь они истопники. Кто всем этим распоряжается? И почему «он» или «оно» ТАК распорядилось?.. Вошли в лес. Стало сумеречно и прохладно. Инна остановилась и посмотрела на Адама. В ее глазах стояла затравленность. – Мне страшно, – сказала она. – Я боюсь… Ему захотелось обнять ее, но он не смел. Инна сама шагнула к нему и уткнулась лицом в его лицо. От него изумительно ничем не пахло, как ничем не пахнет морозное утро или ствол дерева. Инна положила руки ему на плечи и прижала к себе, будто объединяя его и себя в общую молекулу. Что такое водород или кислород? Газ. Эфемерность. Ничто. А вместе – это уже молекула воды. Качественно новое соединение. Инне хотелось перейти в качественно новое соединение, чтобы не было так неустойчиво в этом мире под уставшим солнцем. Адам обнял ее руками, ставшими вдруг сильными. Они стояли среди деревьев, ошеломленные близостью и однородностью. Кровь билась в них гулко и одинаково. И вдруг совсем неожиданно и некстати в ее сознании всплыло лицо того, которого она любила. Он смотрел на нее, усмехаясь презрительно и самолюбиво, как бы говорил: «Эх ты…» «Так тебе и надо», – мысленно ответила ему Инна и закрыла глаза. * * * – Адам… – тихо позвала Инна. Он не отозвался. – Адам! Он, не просыпаясь, застонал от нежности. Нежность стояла у самого горла. – Я не могу заснуть. Я не умею спать вдвоем. – А? Адам открыл глаза. В комнате было уже светло. Тень от рамы крестом лежала на стене. – Ты иди… Иди к себе, – попросила Инна. Он не мог встать. Но не мог и ослушаться. Она сказала: иди. Значит, надо идти. Адам поднялся, стал натягивать на себя новый костюм, который был ему неудобен. Инна наблюдала сквозь полуприкрытые ресницы. Из окна лился серый свет, Адам казался весь дымчато-серебристо-серый. У него были красивые руки и движения, и по тому, как он застегивал пуговицы на рубашке, просматривалось, что когда-то он был маленький и его любила мама. Инна улыбнулась и поплыла в сон. Сквозь сон слышала, как хлопнула одна дверь, потом другая. Ощутила свободу, которую любила так же, как жизнь, и, засыпая, улыбнулась свободе. Провела ладонью по плечу, с удивлением отмечая, что и ладонь, и плечо – не прежние, а другие. Раньше она не замечала своего тела, оно имело как бы рабочее значение: ноги – ходить, руки – работать. Но оказывается, все это, вплоть до каждой реснички, может существовать как отдельные живые существа и необходимо не только тебе. Гораздо больше, чем тебе, это необходимо другому человеку. Инна заснула с уверенностью, что она всесильна и прекрасна. Ощутила себя нормально, ибо это и есть норма – слышать себя всесильной и прекрасной. А все остальное – отклонение от нормы. * * * Птицы молчали, значит, солнце еще не встало. Облака бежали быстро, были перистые и низкие. |