Онлайн книга «Жребий праведных грешниц. Сибиряки»
|
Среди мужского пола были шестнадцатилетние недоростки, которых в прежнее время не допустили бы на вечерку, и вдовцы седые, которым новую жену положено выбирать не на гулянках, а с помощью свахи. Данилка Сорока с Сашкой Певцом явились без приглашения. Лопаткина только вздохнула: раньше неприглашенному парню можно было показать на выход да послать вдогонку обидные слова. А теперь на мужской пол недостача, всякому путь открыт. С другой стороны, без заводного Сашки с его гармонью, песнями, прибаутками супрядки выйдут скучными и пресными, в следующий раз девушки могут не согласиться на работу в уплату за гулянку. Сашка растянул гармонь, выдал бравурную мелодию и запел частушку: Как на Каче грязь и тина, Там девчонки как картина. Как на Каче грязь и кочки, Там девчонки как цветочки. – Ой-ка! – притворно возмущенно воскликнула одна из девушек и запела в ответ: Ты, извозчик, подай клячу, Увези меня на Качу. Милый мой по Каче плавал, Утонул, паршивый дьявол. После обмена частушками затянули плясовые песни и начались танцы – «крутихи», в которых парень брал девушку под руку и они вращались на месте. В избе тесно – хороводы не поводишь, но в тесноте свои преимущества – можно прижаться как бы невзначай. Разгоряченные парни выскакивали на улицу – охладиться, девушки смеялись в ладошку, молодухи были откровеннее: «Унесся штаны выстужать!» Стали играть в «Фантики», в «Золото хоронить», в «Ремяшок», в «Соседа». Смысл всех игр заключался в том, чтобы показать свое расположение той или оной персоне. В игре «Сосед» расселись парами, Сашка – ведущий – спрашивал: – Соседка соседа любит? – Не любит, – отвечала девушка. – А кого любит? – Вон того, – показывала она пальцем на другую пару. Парни вставали и менялись местами, пока у каждой девушки не оказывался рядом тот, кто ей нравился. Степана выбирали часто, только и вскакивал, а Прасковья особым успехом не пользовалась. – Эх, давно я с девками не целовался! – подал клич к новой игре Данилка. Плюхнулся на лавку, подхватил ближайшую девушку и усадил себе на колени. – На проходку! В этой игре девушки сидели на коленях у парней. Один из них, беспарный, достал из кармана горсть орехов и поклонился: – Девки, припойте меня! Девушки затянули проходочную песню: Конь по бережку похаживает, Золотой уздой побрякивает, Золотой уздой, серебряною. А навстречу ему девица. Сходится близешенько… Парень подошел к выбранной им девушке, поклонился, протянул гостинец. Девушки громко повторили: Сходится близешенько, Целоваться милешенько! Девушка встала, шагнула вперед, подставила лицо. Они поцеловались и ушли на край лавки, а оставшийся без пары молодец вышел «на проходку». «Целовальных» игр было много, они как дозволенный акт входили в народный моральный кодекс. По этому кодексу, если девушку ненароком в укромном месте увидят в объятиях-лобызаниях с парнем, то хула-позор и ворота в дегте ей обеспечены. С другой стороны, как еще законно и прилично дать выход бурлению молодых соков? Как понять, волнуют ли тебя до внутреннего трепета прикосновения избранника, или поцелуи его оставляют сердце холодным? Только в «поцелуйных» играх. Ведущий зорко смотрел, чтобы поцелуи не затягивались, губами соприкоснулись – и только. Для того, кто нарушал, у ведущего в руках были вожжи или ремень. Когда очередь дошла до Сороки, у Степана не было сомнений, кого он выберет для поцелуя. Сидящая на коленях у Степана Парася замерла, будто одеревенела. Сашка, перебивая поющих девушек, заголосил: Катилыся кадка, Целоваться сладко. Катилыся колесо, Целоваться хорошо. Из Москвы пришел приказ: Целоваться сорок раз! Данилка остановился напротив Прасковьи и, ухмыляясь, протянул ей сладкий пряник. Она помотала головой и вжалась спиной в торс Степана. – Перебьёсся! – сказал он, поднимаясь и ставя девушку на ноги. – Спасибо честной компании! Будьте здоровы! Пошел к выходу, подталкивая впереди себя Прасковью. Данилка побелел от гнева. Сашка, нисколько не огорченный позором друга, запел: Елка сухая, топор не берет, Милка скупая, никак не дает! Грянул общий смех, сметая возникшую было неловкость. Одна из бойких девиц выдала частушку: Гармонистов у нас много, Балалаечник один. Давайте, девки, сбросимся, По разочку дадим! Она шлепнула Сашку по голове кулачком, следом и от других досталось ему оплеух. Мир и веселье были восстановлены. Степан с Прасковьей сошли с крыльца и укрылись за ним от ветра. – Ты подумала, Парасенька? – спросил Степан, прижимая девушку к себе. – Чего ж думать, Степушка? – глухо сказала она, зарываясь носом в отворот его тулупа и втягивая, точно зверек, родной запах. – Соболек ты мой, – нежно шепнул Степан. Он ее часто называл собольком, хотя Парасе казалось, что ничего в ней соболиного нет – ни бровей, ни пушистых волос. Но звучало сладко. Степан, грозный с виду, могутный, авторитетный, с ней наедине становился мягким и ласковым. Его большие руки – кулаки с голову ребенка – касались ее бережно, с заботой. Поначалу робевшая до немоты в его присутствии, Парася постепенно перестала пугаться, а потом почувствовала свою власть над этим самым лучшим, красивым, сильным, умным, наипрекрасным человеком. Она творила с ним чудо, но и он зачудил ее до остановки сердца. В его объятиях ей иногда не хватало воздуха, сердце не стучало – так бы и померла в эту минуту, не жалко, лучше уж не бывает. – Ты чего там нюхаешь? – Степан поднял ее лицо, взял в ладони. – Сладко пахнет. – Да чем же? – Тобою. – Ах, Парасенька! – Он снова прижал ее к себе. – Голубка ты моя, пичужка… Она хихикнула кокетливо: – Это что за животное я? Чудо-юдо какое-то. Соболек крылатый с клювиком? Степан тоже рассмеялся. – Парася, нам пожениться надо. – Хорошо. – Но в церковь я идти не могу: ни по совести, ни по долгу, ни по положению. Понимаешь? – Понимаю. – Мы с тобой распишемся по новым правилам. – Не могу я без венчания. – Вот опять! На дворе тыща девятьсот двадцать третий год! – От Рождества Христова! Степушка, сокол мой, я для тебя всё-всё, – торопливо заговорила Парася, – хоть девичество мое, честь… лишь для тебя, с тобой… |