Книга Бох и Шельма, страница 52 – Борис Акунин

И достал печатку, вытащенную из мантельташа у Боха, когда на прощанье по-сыновьи обнимал его, припадал к колену. Знал, что пригодится.

– Не нужно! – заплескал ручками Лонго. – Я разбираюсь в людях и сразу вижу, что господин старший приказчик – человек высокой пробы. Лучше покажи мне пояс, чтобы я мог оценить его стоимость. Очень интересно, очень!

Яшка широким, заранее продуманным движением вытянул из кожаного кушака чудо-змею, чтобы засверкала всей своей алмазно-смарагдово-лаловой чешуей.

Купец ахнул. Трясущимися руками, бережно принял сокровище, понес на широкий стол. Приложил к глазу лупу, склонился. Глядел – причмокивал, что-то по-своему приговаривал: инкредибиле, кебелецца. Ясно: восхищался.

– Десять тысяч дукатов просим, – скромно молвил Шельма, чтоб был запас для торга.

Синьёр отложил стекло, похлопал на гостя глазками, что-то соображая или прикидывая.

– Таких денег нет ни у одного купца в Кафе. Нет их и у меня…

– Что ж, поплыву в Италию. Найду покупателя в Генуе, Венеции иль Милане.

Яшка забрал змею, слегка потряс, чтоб еще поиграла каменьями.

– Нет-нет! – поспешно сказал Синьёр. – Если я сказал, что у меня нет столько денег, это еще не означает, что я не могу их достать. Но мне придется взять ссуду в банке.

Что такое «банка», Шельма знал. Это такое купеческое заведение, которое торгует не товарами, а деньгами. Банка дает богатым купцам, князьям и даже королям ссуду под какое-нибудь дело, а после получает назад с прибылью. Еще банке можно отдать свои деньги на хранение – скажем, если путешествуешь в дальние края и боишься разбойников. Едешь себе налегке, с малой бумажкой. И в месте прибытия по той бумажке получаешь свои деньги обратно. Такой промысел у нас на Руси немыслим. Чтобы свои кровные чужому дяде отдать: на, храни – подобного дурака даже в Пскове не сыщешь, а глупее псковичей, как известно всякому новгородцу, на свете не бывает. Однако в итальянской земле как-то живут банки, не разоряются. Чудно, ей-богу.

– Я схожу к управителю банковской конторы «Барди» прямо сейчас. Подожди, хер Шельменготт, прямо здесь, – объявил хозяин. И крикнул: – Эй! Подать дорогому гостю вина, сыра, фруктов!

Засуетился, засобирался, укатился колобком за порог.

Дело, кажется, шло неплохо. Вишь, и торговаться не стал. Наверное, на после оставил. Вернется и скажет: мол, смог собрать только семь тыщ пятьсот, или сколько там. Хочешь – продавай, а то ступай на все четыре стороны. Что ж, это разговор деловой. Может, и сойдемся…

Шельма и обычно-то томился без движения, а сейчас, от великого возбуждения, не смог усидеть и полминуты. Вскочил с усидистого кожаного кресла, куда поместил его Синьёр, принялся расхаживать по горнице, оглядываться, щупать всякие интересные штуки – не чтобы утащить (зачем, при таком-то богатстве?), а по привычке к любопытству.

Погладил стоявший на столе череп, оказавшийся чернильницей. Сунул нос в мудреные бумаги, покрытые цифирью в два столбца, сверху писано непонятное: «Debere» и «Credere». Сзади в столе были закрытые ячеи – у Боха в Любеке такие же, запирались на малые ключики. У фрязина они тоже не открывались. Поковырять ножичком или гвоздем – откроются, но Яшка не стал. Больно надо.

Поглазел на образ Богоматери с Дитём, висевший на стене, – прямо как живые оба, глядят умильно. Но заинтересовался не иконописью, а венцом Пресвятой Девы. Он был не рисованный, а прицепленный к дереву и весь сверкал-переливался. Неужто из чистого золота?

Ни за чем, а просто для проверки Шельма потрогал блестящую корону. Она сидела некрепко, под пальцами вдавилась. И лязгнуло что-то в стене, крякнуло.

Яшка испуганно отдернул руку. Поломаешь святую вещь, которой и касаться-то грех, – что хозяин скажет?

Но оказалось, что это сдвинулся стенной шкап с полками, на коих стопами лежали бумаги и пергаменты. И потянуло откуда-то сквозняком.

Там, за шкапом, была потайная дверь, а златой венец ее, стало быть, отпирал.

И как же было удержаться, не поглядеть, что за тайны у первого кафского купца?

Шельма протиснулся в щель, повертел головой и разочаровался.

Комнатенка с узеньким окошком-щелью была маленькая и совсем пустая. Только из стены торчало несколько раструбов. Из них раздавались какие-то приглушенные звуки. Яшка приложил ухо к одному отверстию – явственно услышал голоса, болтавшие по-фряжски. К другому – тоже голоса и какой-то шум, будто двигают нечто тяжелое или грузят. В третьей дырке было тихо. Из четвертой доносился сонный сап.

Вон это что! Подслухи. Шельма слышал про такое изобретательство. Греками придумано. Вставляют в стену трубку, и по ней можно подслушивать, о чем в доме говорят, хоть в самом дальнем покое. Следит, стало быть, Синьёр Лонго за приказчиками и домочадцами, хочет всё знать. Основательный человек, заслуживает почтения.

Яшке-то подслушивать непонятную фряжскую речь было скучно. Он подошел к окошку, выглянул. Оно, кажется, тоже было хитрое, с расширением – снаружи не заметное. Виднелась улица и въезд во двор. Тоже понятно: смотреть, что ввозят-вывозят.

Вдруг Яшка увидел хозяина, который, оказывается, никуда не ушел, а стоял в воротах, переминался с ноги на ногу, чего-то или кого-то ждал. Он же вроде собирался в банку идти?

Тут же Шельма объяснил себе: не пошел сам, потому что важная особа, послал слугу и теперь ждет, с какой вестью тот вернется. А нетерпеливо топчется оттого, что волнуется – сладится ли сделка. Хороший знак.

Решил Шельма тоже подождать. Сверху, конечно, разговора не услышишь, а услышишь – не поймешь, однако по выражению лиц, по движениям рук можно будет догадаться, нашлись деньги или нет. Десять тысяч дукатов, которые по-фряжски именуются «дженовино», это два с лишним пуда чистого золота. Еле поднимешь, но все-таки унести можно. Однако золотом заплатят вряд ли. Если же серебром, получится несколько возов. Целый корабль нанимать придется. А в море бури, мели, пираты.

Очень Яшка из-за этого вдруг забеспокоился. Хорошо бедному, у него заботы пустяковые. Если же у человека огромное богатство, которого можно лишиться, потеряешь сон и покой.

Купец дернулся, замахал кому-то рукой: сюда, сюда! Ага, посланец возвращается.

Шельма поглядел на улицу – от ужаса стукнулся лбом о пристенок.

Из-за поворота, быстро перебирая длинными ногами, неслась высокая, узкая, стремительная фигура, вся красного цвета. Полусползший капюшон болтался на затылке, будто петушиный гребень, сверкала голая макушка.

Матерь-заступница, Габриэль!

Как?! Откуда?!

Потемнело в глазах. Яшка чуть не сомлел. Но подстегнул великий страх, сорвал с места.

Выскочил из комнатки, заметался, кинулся к выходу, оттуда на мраморную лестницу. Она была безлюдна, но снизу уже слышались шаги: кто-то там топал тяжелыми ножищами, кто-то семенил следом.