Онлайн книга «Императрица и мятежная княжна»
|
«Ох-хо-хо…» Голицын обращается к посланнику: – Смею вас уверить, что это досужие выдумки и сплетни, никакой почвы под собой не имеющие, господин посол. Насколько мне известно, никакой принцессы в крепости не содержится. – Я так и думал, – улыбнулся Сольмс, – но вчера вечером за картами прошел слух, что сам граф Орлов после всех милостей, которыми был столь щедро осыпан, вдруг подал в отставку. Не могут ли быть связаны эти события? – совсем благодушно спросил Сольмс, но глаза его горели. – Это столь же безответственные слухи, – спокойно сказал князь. – Как странно! – совсем наивно продолжал Сольмс. – А у меня сейчас в руках вот такой текст. Не желаете? – И он начал читать, поглядывая на князя насмешливыми глазами: – «Всемилостивейшая государыня, во время счастливого государствования Вашего службу мою продолжал, сколько сил и возможностей было. А сейчас пришел в несостояние и расстройство здоровья. Не находя себя более способным, принужден пасть к освященным стопам… – и так далее, – и просить увольнение в вечную отставку». Это письмо вчера нам всем прочел вслух сам Григорий Потемкин. И Сольмс уставился на Голицына. – Ну, вот видите, сам вам все и объяснил, – сказал, добро улыбаясь, Голицын. – Спасибо за откровенность, князь, – продолжал Сольмс, – я лишь хотел удостовериться, что и для вас отставка чесменского героя – такая же великая неожиданность… Голицын вышел из дворца, уселся в карету, приказал: – В крепость, милейший! Карета ехала по ночному Петербургу. «Значит, не известили! А может, не сочли нужным? Но почему? А если почему-то… Ведь сам оберпрокурор… А может, не надо мешаться? Дело-то уж очень странное! Ох-хо-хо…» Голицын высунулся из кареты и приказал: – Давай-ка домой, любезнейший! Карета разворачивается и через мост направляется обратно на Невский, ко дворцу князя. Голицын продолжал размышлять во тьме кареты. «He наше дело… Одно только знаю: у чахоточных, когда от бремени освобождаются, болезнь ох как быстро побеждает! Так что вскорости надо ждать… Ох-хо-хо!» …5 декабря 1775 года. Раннее морозное утро. В своей опочивальне князь Голицын еще спал, когда камердинер со вздохами, почтительно разбудил его: – Ваше сиятельство… Из крепости обер-комендант дожидается! Князь в халате торопливо выходит в приемную. Здесь его ждет комендант Петропавловской крепости Чернышев. – Кончается… Священника просит. Голицын задумался. Походил по приемной. «Ох, чувствую, не надо! Да как откажешь в такой-то просьбе? Ну что ж, будем все исполнять по прежней инструкции матушки». – Позовешь к ней Петра Андреева, священника из Казанского собора… Сначала к присяге его приведи о строжайшем соблюдении тайны, ну а потом… я сам с ним поговорю. Князь позвонил в колокольчик и сказал вошедшему слуге: – Закладывать. В крепость! Был уже седьмой час вечера. В Петропавловской крепости в комнате коменданта сидел князь Голицын. И ждал. У дверей камеры Елизаветы прохаживался оберкомендант Чернышев. И тоже ждал. Наконец дверь камеры открылась. И вышел молодой священник. Комендант взглянул на него и только перекрестился. В комнате коменданта крепости по-прежнему сидел князь Голицын. Чернышев молча ввел священника. Голицын вопросительно посмотрел: священник тихо наклонил голову. – Отошла, – прошептал князь. – Ну и что… что сказала? Священник глядел на князя кроткими печальными глазами. – Что огорчала Бога греховной жизнью… жила в телесной нечистоте… и ощущает себя великой грешницей, живя противно заповедям Божьим… Господи, спаси ее душу! – А соучастники… а преступные замыслы? – растерянно спросил князь. Священник молча смотрел на него. – Значит, это все, что я должен передать государыне? – Это все, что я имею сказать вам, князь. Священник все так же кротко смотрел на князя. «Я хотел накричать на него: как он дерзнул не выполнить матушкину волю?! Я уж было рот раскрыл… Но мне почему-то стало страшно. От глаз его…» – Благослови тебя Бог, Александр Михайлович, – тихо сказал священник. И вышел. Голицын сидел один в комендантской. Куранты на крепости пробили семь. «Я вспомнил, как впервые вошел к ней… было тоже семь часов пополудни…» Он тяжело поднялся с кресел. Голицын вошел в ее камеру. Она лежала на кровати: руки скрещены на груди. Горела свеча. Голицын долго смотрел на ее лицо, спокойное, прекрасное и совсем юное… На застывших губах – тихая улыбка… Да-да, улыбка… За спиной послышались шаги коменданта. Но Голицын, не оборачиваясь, завороженно глядел на эту таинственную улыбку. Наконец хрипло приказал коменданту: – В равелине похоронить. Сегодня же ночью. Хоронить должна та же команда, которая охраняла ее. И крепко предупреди их о присяге. Чтоб навсегда молчали, олухи… Утром следующего дня в Петербурге шел снег. Все засыпано снегом у Алексеевского равелина. Князь Голицын стоял посреди ровного снежного поля. Рядом с ним – комендант Чернышев. – С землею сровняли. Все как повелели. Здесь она. – Комендант указал на ровное белое поле. Голицын молча глядел на белое пространство перед собой. Потом вздохнул, перекрестился и пошел прочь по двору крепости. К новому, 1776 году двор вернулся в Санкт-Петербург. В девять часов утра в кабинете императрицы в Зимнем дворце были с докладом Вяземский и Голицын. – И ничего не сказала на исповеди? – Екатерина внимательно поглядела на князя Голицына. – Точно так, Ваше величество! Умерла нераскаявшейся грешницей. – Бесстыдная была женщина… Но мы зла не помним. Пусть будет ей царствие небесное. Кстати, этот Петр Андреев – священник очень строгих правил. И нечего ему в нашем суетном Санкт-Петербурге делать. Пусть Синод распорядится, отошлет его в обитель подалее. Там и люди чище, и жизнь светлее. Вяземский поклонился и записал. – Что остальные заключенные? – спросила Екатерина. – По-прежнему содержатся в строгости под караулом, – ответил Голицын. – А нужно ли сие? – благодетельно улыбаясь, вдруг спросила императрица. – Всклепавшая на себя чужое имя мертва. Стоит ли держать в заточении людей, введенных ею в заблуждение? |