Онлайн книга «Императрица и мятежная княжна»
|
Мне всякий край С тобою рай. Любимый мой, И я с тобой. Царское Село. Шесть часов утра. Императрица встает с постели. Она в хорошем настроении. Она напевает: «Мне всякий край с тобою рай. Любимый мой, вот я с тобой». Входит заспанная служанка Катерина Ивановна. – Заспалась, прости Христа ради, матушка. – Ох, Катерина Ивановна, вот выйдешь замуж – вспомнишь мою доброту, – добродушно ворчит Екатерина, – муж-то с тобой возиться не станет. Муж тебя… Как большинство женщин, прислуживающих Екатерине, Катерина Ивановна не выйдет замуж. Екатерина не любила новых слуг. Так и старились служанки рядом с императрицей. В комнате появляется Марья Саввишна. Екатерина, напевая, трет щеки льдом: Желанья наши совершились, И все напасти уж прошли, С тобой навек соединились, Счастливы дни теперь пришли. И поясняет Марье Саввишне: – Жены Григория Орлова сочинение. Очаровательное!.. В Швейцарии сочинила. Посещение сих мест поэтический дар пробудило. Пока императрица моется и совершает туалет, Марья Саввишна приступает к исполнению своей главной роли – сообщает последние сплетни: – Странный Гришка-то вернулся из-за границы… Намедни князь Щербатов у него гостил. Стол, говорит, стал совсем скромный. Никуда с женой не выходят, в доме сидят… А на камзоле у Гришки теперь ничего не нашито – ни серебра, ни золота. – А прежде был отменный франт, – улыбается императрица. – Только с женой лижется целый день. Да говорят, она у него после возвращения из-за границы кашлять начала. Дохтура боятся – чахотка откроется. – Да-да, печально, – равнодушно говорит императрица, – уже слыхивала. Григорий Григорьевич просит меня разрешить ему вновь за границу уехать на воды. Лечить бедную женщину… Только вернулся – и на воды просится. – Она усмехнулась. – Скажи, Марья Саввишна, что делают с любимой иконой, когда она устарела? – Сжигают, наверное, матушка… – Эх ты. Даром в России рождена, а обычаев русских не знаешь… Икону, у которой лик сошел, на воду спускают. Так что пускай князь с супругой опять за границу едет. На воды. – И обтирая лицо поданным полотенцем, императрица напевает: С тобой навек соединились, Счастливы дни теперь пришли. Царское Село. Девять часов пятнадцать минут утра. В кабинете Екатерина слушает ежедневный доклад князя Вяземского. – Заслуживает внимания, Ваше величество, перехваченное сообщение прусского посланника о том, что, по слухам, некая княжна Тараканова, якобы дочь покойной императрицы, содержится в заточении в Петропавловской крепости. – Уму непостижимо, – говорит Екатерина. – Присягу у людей берем, на Евангелии клясться заставляем, и буквально на третьи сутки вся Европа знает… – Длинные языки, Ваше величество. Даже поговорка у нас есть: длинный язык до Киева доведет. – А надо, чтоб до Шлиссельбурга. Да почаще. Порядка в стране больше будет. – Но новость сия не столь уж печальна. Ибо точно они ничего не знают. Из того же донесения явствует, что они считают княжну Тараканову и покойную «известную женщину», захваченную графом Алексеем Орловым, одним и тем же лицом. Цитирую, Ваше величество: «По распространившимся в Петербурге слухам, княжна Тараканова, захваченная графом Орловым в Италии и увезенная на корабле в Россию, не умерла, а продолжает находиться в заточении в Петропавловской крепости». Екатерина заходила по комнате. «Батюшки родные! Они соединились! И эта, вторая, отдала покойной каналье свое имя… И никто никогда не различит… не поймет, кто есть кто! Ваше величество, вы создали новый персонаж в этой забавной пьесе, и, клянусь, это не худшее ваше сочинение». – Какие еще новости? – обратилась она к Вяземскому. – В Санкт-Петербурге ожидают большое наводнение. И опять задумалась Екатерина. И опять заходила по комнате. – Вода, Александр Алексеевич, наверняка затопит Петропавловскую крепость. Так что сегодня же переведите ту женщину в безопасное место – в Шлиссельбургскую крепость. В ту камеру, где сидел когда-то несчастный Иоанн Антонович. Нам лишние жертвы не нужны… – Милосердие Вашего величества спасает жизнь этой несчастной. И тем не менее я подумал… Никто не должен знать, что ее перевели. Пусть считают, что она погибла во время наводнения. «Одно удовольствие с ним работать, читает, читает мысли». – Так будет лучше для державы. Ибо следует побыстрее расстаться с этой тенью, могущей многих ввести в ненужный соблазн. Да и для нее самой… Уверен, известия о гибели этой женщины навсегда обеспечат ей спокойное существование в Шлиссельбургской крепости до конца ее дней. Екатерина ничего не ответила, только приказала: – Позаботьтесь, князь, чтобы закладывали карету. Я должна быть в городе во время наводнения. Следует ободрить людей. Зимний дворец на следующее утро. В кабинете Екатерины. Стоя у окна, Екатерина выслушивает ежедневный утренний доклад князя Вяземского. – Боже мой, – говорит императрица, глядя в окно, – вся набережная затоплена. Много погибло? – Жертв нет, – ответил Вяземский. – Как удивительно! Наводнение, а жертв у нас нет. В других странах люди гибнут. – У нас, Ваше величество, гибнут за царя, за веру и за отечество… Все благополучно обошлось. – Ну что ж, я люблю, когда все благополучно. – И опять она посмотрела в окно. – Лодки плавают прямо по набережной, у дворца… – Императрица усмехнулась, потом повернулась к князю и спросила серьезно: – Еще есть какие-нибудь новости? – Женщина – в Шлиссельбурге. Доставлена вчера вечером, но в городе уже слухи… Уже говорят, и, каюсь, не без нашей помощи, что в Петропавловской крепости погибла некая княжна Тараканова… В приемной уже дожидается граф Никита Иванович Панин. Екатерина улыбнулась и вновь посмотрела в окно. – Вы всегда произносите имя графа Панина с каким-то внутренним вопросом. Чувствую, вы все время хотите спросить: зачем я держу этого человека, давным-давно утерявшего всякое влияние, во главе Коллегии иностранных дел? Князь молча склонил голову. – Видите ли, друг мой, – благосклонно начала императрица. – Я заняла престол среди бурной борьбы. Но вот уже который год, слава богу, царствую мирно. Этому я обязана известным принципам в управлении, каковые и вам надлежит знать. Прежде всего постоянство. Постоянство должно быть во всем. Постоянство всех в неуклонном исполнении моей воли и мое постоянство по отношению ко всем. Это значит, когда я даю кому-то место, он может быть уверен, что сохранит его за собой до конца, коли, конечно, не совершит преступления или болезнь не заставит его покинуть сие место. |