Онлайн книга «Супостат»
|
— Заинтриговали! — улыбнулся газетчик. — А взглянуть разрешите? — Извольте. — Клим Пантелеевич отошел в сторону. Померанцев прочел: «Бродячая собака», в доходном доме Жа́ко, — ни шпиц, ни фокстерьер, а «русский двор-терьер», измученный поэзией, он лечится магнезией, страдает от мигрени, своей боится тени. — Оставив эти строки, вы попали в историю! — Надеюсь, в прямом, а не переносном смысле, — сострил статский советник. — Это само собой. Вот пожалуйте сюда, на диванчик. Хотя, должен вам признаться, здесь иногда случаются драки. Редко, но случаются. Да-с! На моей памяти была одна. Ее учинил поэт Маяковский. А вообще-то, по правде говоря, под утро нашему брату поэту, уже изрядно захмелевшему, часто кажется, что он если не новый Пушкин, то, по крайней мере, второй Майков или Надсон. — Вы правы, алкоголь путает мозги, — согласился Ардашев и огляделся. Центр залы занимал большой круглый стол и тринадцать стульев с высокими спинками. Прямо над ними, на четырех массивных цепях висела причудливая люстра в виде деревянного обода с тринадцатью свечами-лампами. И там, где-то между светильников, виднелась наброшенная белая дамская перчатка, а чуть поодаль — черная театральная полумаска. Стены и даже потолок были расписаны геометрическими фигурами красного, желтого и зеленого цветов. Рядом с диванами располагались невысокие столики. Постепенно зала заполнялась. Кто-то проходил и в другие комнаты. — А что, Клим Пантелеевич, может, коньячку? Ваша красненькая почти цела. Так что готов угощать вас за ваши же деньги, — весело пробалагурил газетчик. — Позвольте, Аристарх Виссарионович, так ведь это клуб, а не ресторация, где разрешено продавать коньяк. Или сухой закон здесь не действует? — Нет, действует, конечно, но не для всех. Для действительных членов клуба имеются послабления. Водочку здесь подают в бутылках от сельтерской, а коньяк или ром — в заварных чайниках. Есть и легкая закуска. В основном — бутерброды, фрукты, шоколад… Так, значит, заказать коньяку? — А давайте! — махнул рукой статский советник. — Но с одним условием: за все плачу я. Померанцев расцвел барбарисом и, разведя руки, изрек: — С вами трудно спорить. И прав был журналист: на столике тотчас же появился заварной чайник и чайные стаканы. Не обошлось без порезанного лимона, шоколада «Эйнем», вазы с фруктами и розового винограда. Вскоре началась официальная часть вечера. Первыми выступили художники. Каждый объяснял свое видение мира и творчества. Время от времени раздавался стук молотка, и из-под красного фонаря выходили напыщенные, как английские лорды, завсегдатаи: Владимир Маяковский, Алексей Толстой, Всеволод Мейерхольд и Аркадий Аверченко. Позже, сорвав аплодисменты, в сопровождении князя Волконского в зал вплыла несравненная Тамара Карсавина. Ее выступление в «Бродячей собаке» запомнилось и Померанцеву. Тогда балерина танцевала под звуки клавесина прямо среди зрителей. А после представления красавицу завалили гирляндами из живых цветов. Усадив артистку в почетное кресло, публика внесла ее на сцену, и там под оглушительные аплодисменты прошла торжественная церемония награждения высшим орденом кабаре — «орденом Собаки». Вроде бы и давно это было, а кажется, — вчера. Когда официальная часть закончилась, на сцену вышел молодой человек в костюме. Воротник его пиджака почему-то был поднят. На беже-розовой сорочке красовался шелковый бант. Его туфли имели модный желто-коричневый цвет. Он жевал во рту незажженную регалию, держал руки в карманах и молчал, дожидаясь, когда публика, взбудораженная стихами Игоря Северянина, наконец, стихнет. Пронесся шепот: Маяковский. Он молча уставился на одну слишком экзальтированную даму, которая все никак не могла успокоиться и с восхищением повторяла вслух последние строки только что звучавшего стихотворения. Но, встретившись с острым, точно пика, взглядом поэта, блондинка втянула голову в плечи и затихла, как кролик перед удавом. Не отрывая от нее глаз, Маяковский вынул изо рта сигару и разорвал наступившую тишину хлесткими, как удары нагайкой, строками: Вам, проживающим за оргией оргию, имеющим ванную и теплый клозет! Как вам не стыдно о представленных к Георгию вычитывать из столбцов газет?! Знаете ли вы, бездарные, многие, думающие, нажраться лучше как, — может быть, сейчас бомбой ноги выдрало у Петрова поручика?.. Он чиркнул карманной зажигательницей и закурил. И в тот момент, когда пламя осветило его лицо, раздался душераздирающий вопль. Кричала та самая дама, которую поэт только что избрал жертвой и «гипнотизировал». Послышалось чье-то возмущение, кто-то засвистел. С диванов в адрес Маяковского полетели оскорбления. Стихотворец хотел направиться туда, откуда доносились ругательства, но его остановили и увели в другую комнату. На подмостки выбрался какой-то человек. Он был довольно высокого роста, в костюмной паре и в галстуке, с увесистым носом и аккуратными усиками. Нос-картошка выделялся и, кажется, жил своей собственной жизнью, независимой от остального лица. Теребя цепочку карманных часов, он принялся успокаивать публику, поясняя, что прозвучавшее произведение не имело никакого отношения к гостям. — Кто это? — осведомился Ардашев. — Николай Корнейчуков, известен под псевдонимом Корней Чуковский, литератор, — пояснил Померанцев. — Один из завсегдатаев нашего клуба. — Послушайте-ка, Аристарх Виссарионович, вы помните «Метрессу»? — Конечно. А что? — А не могли бы вы прочесть это стихотворение со сцены? — Могу, но зачем? — Не сочтите за труд, Аристарх Виссарионович, ублажите! И еще: если вас посчитают автором — не отказывайтесь. Просто молчите, и все. Договорились? — Ну, хорошо. Раз сам Ардашев просит — отказывать нельзя. Репортер подошел к Чуковскому, перекинулся с ним парой слов и поднялся на сцену. Публика затихла. В программе вечера не было ни Маяковского, ни Померанцева. И какой фортель выкинет новый выступающий — было неведомо. Газетчик оглядел залу и совсем негромко, постепенно добавляя голос, стал декламировать: Фильдеперсовые чулочки, Платье с кружевом аграмант, Жизнь, разрезанная на кусочки, И герленовский аромат. Ты растленная прелюбодейка, Лента красная на снегу, И волшебница, и злодейка, Лодка, брошенная на берегу. Ты ночная черная птица, Что с надрывом кричит вновь и вновь, Ты разорванная страница, Ты погибель моя и любовь. |