Книга Дочь палача и ведьмак, страница 53 – Оливер Петч

— Если подождешь пару недель, получишь от меня тончайший пергамент. Тебе повезло! Я как раз…

— Хватит вздор нести и дай мне клочок бумаги, — перебил его палач. — Я не Библию писать собираюсь, а письмо.

Михаэль вскинул брови.

— Письмо? И кому, интересно? — Он вдруг просиял. — А, Анне-Марии, конечно! Не забудь только передать привет от меня.

— Да… да, хорошо. Теперь бумагу, быстрее.

Куизль вздрогнул, когда ему напомнили о жене. Полегчало ей, интересно, или нет? А что, если кашель только усилился? Но затем мысли его вернулись к Непомуку. Если палач не ошибся, то, возможно, скоро он сможет освободить друга и вернуться в Шонгау, к Анне-Марии. Он молча проследовал за живодером в дом, и Михаэль с гордостью вручил ему листок бумаги, перо и чернильницу.

— Вот, возьми, — сказал он при этом. — Это Маттиаса. Он пишет иногда что-нибудь, если я его не понимаю. Сам-то я только и могу, что имя свое начеркать. Чтоб со скотины кожу снимать, больше и не надо. Не то что вы, палачи, хотя и вам кожу сдирать приходится… с людей…

Он рассмеялся и вышел обратно к мертвому теленку.

Якоб тем временем сел за шаткий стол и вывел несколько строк ровным почерком. Послание было коротким и написанным на клочке бумаги, но Куизль надеялся с его помощью выманить получателя из норы.

Палач аккуратно сложил листок несколько раз и снова отправился к монастырю, чтобы оставить письмо в нужном месте.

Это письмо предназначалось ведьмаку.

Преследуемая ревущим чудовищем, Магдалена мчалась с детьми по полю недалеко от Андекса.

Симон запихал себе в рукава колосьев, и они торчали теперь, как длинные щупальца. Он мотал головой, время от времени приглушенно рычал и с ревом продирался через низкий кустарник на краю поля.

— Медведь! — визжал трехлетний Петер и запутался в собственных ногах. — Папа — злобный медведь!

— Скорее уж глупый мишутка, — ответила Магдалена и помогла сыну подняться. — К тому же до медведя ему немного роста не хватает.

Маленький Пауль смотрел на отца, словно сомневался еще, действительно ли тот превратился в чудовище, и показывал на него перепачканным в бузинном соке пальцем. Симон между тем уже присел перед детьми.

— Папа добрый медведь? — спросил Пауль испуганно.

Симон кивнул и с улыбкой раскинул руки.

— Самый добрый медведь во всем лесу. Тебе нечего бояться.

После приезда судьи из Вайльхайма они отправились вчетвером на прогулку и вышли к полям вокруг Андекса. Впервые за долгое время их семья была в сборе — без паломников и ворчливого тестя, который снова преследовал ему одному известные цели. Мягко светило июньское солнце, в воздухе стоял запах дыма отдаленных костров, и над полями кружил канюк в поисках неосторожных мышей. До сих пор дети резвились среди маков на краю поля, но когда отец их разъяренным чудовищем выскочил из кустов, настроение у всех упало.

— Разве можно детей так пугать! — вскинулась Магдалена на мужа. — Посмотри только на Пауля! Он онемел от страха!

— Прости… я… я думал, дети развеселятся, — пробормотал Симон и вытряхнул колосья из сюртука.

— Медведь? Папа медведь? — снова спросил Пауль и вцепился в мамину руку.

— Ну, похоже это на веселье? — не унималась Магдалена. — Опять он ночью уснуть не сможет.

Симон вскинул руки к небу.

— Я все понял. Больше такого не повторится! — Он покачал головой. — Что с тобой вообще такое? Я никогда еще тебя такой напуганной не видел.

— Думаю, ты бы тоже напугался, если б какой-то сумасшедший пытался тебя прикончить.

Лекарь вздохнул:

— Так ты до сих пор думаешь, что тот человек в башне и рикошет в лесу — не совпадения?

— Проклятие, это не рикошет был! — снова вскинулась на него Магдалена. — Сколько раз тебе повторять можно! И тот мешок… тоже мне предназначался.

— Что еще за мешок?

Магдалена помедлила. Она так и не рассказала Симону о мешке с известью, которым ее едва не пришибло позапрошлой ночью. Может, у нее просто мания преследования? Когда она во всем призналась, Симон помолчал немного, глядя на малышей, а потом решительно повернулся к жене.

— Не знаю еще, как это все воспринимать, — сказал он тихим голосом, — но если тебе действительно страшно, вернемся в Шонгау. Сегодня же. Там ты будешь в безопасности.

— И оставить отца одного? — Магдалена покачала головой. — Об этом и речи быть не может. Он понемногу стареет, и мы нужны ему больше, нежели он сам хочет признать. К тому же ты сам ведь говорил, что должен написать этот чертов отчет для настоятеля, чтобы нас самих не заподозрили. Так что придется пока остаться… — Она оторвала колосок и расщипала его на части. — Хотя ты бы очень мне помог, если бы хоть иногда присматривал за детьми. Почему нельзя рассказать малышам сказку на ночь, вместо того чтобы копаться в книгах и совать нос в чужие дела?

Симон яростно пнул по булыжнику на краю поля.

— Тебя послушать, так мне это все в радость, — вспылил он. — Притом что я твоему же отцу и помогаю!

— Если бы только сейчас так было… — Магдалена уставилась на ласточек, что кружили над полем. — Но в Шонгау происходит то же самое. Ты целыми днями возишься с больными и забываешь о здоровых. Бывает, что дети и вовсе забывают, как ты выглядишь. Мне иногда кажется, что тебя вообще не существует.

— Это моя работа, Магдалена, — огрызнулся Симон. — Ты вышла за цирюльника, а не за крестьянина, не забывай об этом. Тот всю зиму напролет может детям сказки в тепле рассказывать, но люди всегда болеют. Днем и ночью, в любое время года. — Он упрямо скрестил руки на груди. — Но пожалуйста, можешь остаться с этим немым Маттиасом. Я так смотрю, он детям больше, чем я, понравился. И ругаться безъязыкий тоже не будет.

— Господи, и откуда в вас всех столько злобы! — Магдалена с отвращением отвернулась. — Ты даже не представляешь, сколько он пережил ребенком на войне! И если он немой, это еще не значит, что он дурак. На отца моего посмотри. Тот тоже говорит, только когда есть что сказать. Не то что вы, мозгляки-ученые, — болтаете, лишь бы рта не закрывать.

— Я сто раз тебе говорил, не сравнивай меня со своим упрямым отцом! Я лекарь, а не палач!

— А я дочь палача.

Магдалена с грустью посмотрела на детей, изучавших пустое гнездо. Издали они казались еще меньше и беззащитнее, чем были.

— И мои дети — внуки палача, — прошептала она. — Это как проклятие, никогда от него не избавиться. Никогда.

В этот момент по ту сторону поля показался дрожащий силуэт. Поначалу из-за слепящего солнца он был едва различим, но по мере приближения постепенно приобретал очертания. Через поле, приминая колосья, шагал внушительного роста монах. Магдалена невольно подумала о косаре-смерти, что скашивает, не глядя, стебли людских жизней.