Книга Талант марионетки, страница 12 – Кэрри Гринберг, Надя Дрейк

Руфий полушутливо разъяснил Цезарю, почему убил верную служанку египетской царицы. Чтобы взглянуть на Клеопатру, император обернулся к залу чеканным, испещренным морщинами профилем – в его глазах была и непреклонность, и нежность, и искра смеха, который он едва сдерживал.

– Он пролил кровь слуги моей Фтататиты. Да падет ее кровь на голову твою, Цезарь, если ты оставишь это безнаказанным. – Слова Клеопатры исполнились горечи, но манера держаться с подлинным достоинством не оставляла ее.

– Пусть она падет на мою голову. Ибо ты поступил правильно, Руфий. – Цезарь казался спокойным и хладнокровным, каким может быть только умудренный годами правитель. Невозможно было поверить, что загримированный Этьен в два раза моложе своего персонажа. – Если бы ты облекся в мантию судьи и со всякими гнусными церемониями, взывая к богам, отдал бы эту женщину в руки наемного палача, чтобы тот казнил ее на глазах народа во имя справедливости, я бы теперь не мог без содрогания коснуться твоей руки. Но ты поступил естественно, ты просто заколол ее; и это не внушает мне отвращения.

– Нет? Ну разумеется, ведь это римлянин убил египтянку. Весь мир узнает теперь, как несправедлив и порочен Цезарь.

От голоса царицы все съежились, и лишь Цезарь остался поразительно невозмутимым. Несколько долгих секунд протянулись в гробовой тишине, не заполненной аплодисментами, – зрителей в зале не было.

– Хорошо, хорошо, – наконец донесся голос Дежардена. Он вскочил на сцену прямо из зала, и это послужило сигналом – рисунок, образованный на сцене, распался. Воины, служанки и полководцы превратились в актеров. Они похлопывали друг друга по плечам и спинам, улыбались и обменивались репликами относительно прогона. Большинство направились за кулисы, и театральные коридоры запестрели яркими экзотическими платьями женщин и доспехами римских солдат.

Но две фигуры – высокая мужская и хрупкая женская – остались стоять напротив оживленно жестикулирующего режиссера. Этьен непринужденно улыбался под слоем грима, в мгновение ока перестав быть стариком.

Мадлен опустила голову, рассматривая что-то у себя под ногами. Она покусывала губы и безотчетно разглаживала пальцами гладкий шелк узкого платья.

– …Ярость буквально разрывает ее, – увлеченно говорил Жером Дежарден, размахивая перед лицом растопыренными узловатыми пальцами. – Она ведь еще очень юна и дика, хотя и старается казаться умудренной царицей. Я считаю, ярость тут лишней быть просто не может.

Мадлен медленно подняла голову.

– Но все же Клеопатра повзрослела, – задумчиво ответила она. – Царица в ярости, но уже научилась сдерживать ее. Это не значит, что она ее не испытывает, – добавила Мадлен, спокойно глядя на режиссера своими дымчатыми глазами. – Но вполне способна сдержаться, ведь ее утешает мысль о мести.

– Да-да, месть… – Дежарден положил руку на плечо стоящего возле него Летурнье. Тот с легкой улыбкой на устах бросал взгляды то на актрису, то на режиссера. – Это эффектно, не спорю, но ведь раньше мы создавали напряжение в последней сцене именно за счет неудержимости Клеопатры, сметающей все на своем пути. – Он взмахнул рукой, демонстрируя эту неудержимость. Потом нахмурился и потер подбородок, глядя на Мадлен и мысленно взвешивая ее слова.

Вместо ответа Мадлен сделала несколько шагов назад, и ее кошачьи глаза остановились на Этьене.

– Он пролил кровь слуги моей Фтататиты, – почти шепотом произнесла она. Дежарден кивнул. – Да падет ее кровь на голову твою, Цезарь, если ты оставишь это безнаказанным.

– Пусть она падет на мою голову. – Актер подхватил свою реплику, не моргнув глазом. Пока он говорил, выражение лица Клеопатры изменилось: она хищно подобралась, крылья носа затрепетали, а глаза потемнели.

– Нет? Ну разумеется, ведь это римлянин убил египтянку. Весь мир узнает теперь, как несправедлив и порочен Цезарь.

Слова стекали с ее губ подобно яду – излюбленному оружию царицы. В звенящей тишине она еще несколько мгновений не отрывала от него гипнотического взгляда, обещая месть.

– Игра на контрастах всегда была вашей сильной стороной, – негромко, но веско произнес мягкий баритон, и в круг света шагнул высокий худощавый мужчина.

Этьен вздрогнул, а потом почтительно склонил голову в знак приветствия. Режиссер резко обернулся и тоже кивнул. Тонкие черты лица человека, так незаметно появившегося на сцене, говорили о благородном происхождении, а глубоко посаженные глаза – то ли карие, то ли зеленые – следили за каждым проницательно и немного насмешливо. Шейный платок цвета красного вина оттенял оливковую кожу и элегантную седину на висках директора.

– Жером, ты под впечатлением, не спорь! – Тиссеран усмехнулся, легко взмахнув тростью, от чего его слова обрели несколько легкомысленную окраску. – Мадлен – наша истинная Клеопатра. – Он галантно взял руку актрисы и коснулся губами ее пальцев. Та слегка склонила голову к плечу, не глядя на Тиссерана, но едва заметно улыбнувшись.

Дежарден вскинул обе руки вверх.

– Мсье Тиссеран, вы видите меня насквозь, – он скосил глаза на Мадлен. – Не в моих правилах расхваливать актеров, но мадам Ланжерар может поразить в самое сердце.

Губы актрисы тронула почти незаметная улыбка, однако она ничего не сказала.

– Тогда дайте же им обоим отдохнуть перед завтрашним закрытием, – повесив трость на сгиб локтя, директор легко сжал одной рукой плечо Летурнье, а другой похлопал по спине режиссера. – Знаете, когда я наблюдал за вами в последней сцене, мне вдруг пришло в голову, что вкрадчивый шепот может сказать куда больше, чем самый отчаянный крик. Особенно с вашими дивными интонациями. Как приятно, что и вам показалось так же. Уж не читаете ли вы мои мысли, Мадлен? – Он говорил не повышая голоса, но остальные разом замолкли и вслушивались в его слова, веско падающие в наступившей тишине.

– Едва ли… Но отчего-то мне подумалось то же, – Мадлен внимательно, почти испытующе, посмотрела на мсье Тиссерана. Тот ответил ей немигающим взглядом разноцветных глаз (левый – зеленый, правый – карий). Редко кому удавалось это рассмотреть: как правило, все отводили взор, когда господин директор глядел так пристально.

– Я украду у вас мадам Ланжерар, – он повернулся к Жерому и Этьену. – Совсем ненадолго. – Он предложил актрисе руку, и та положила пальцы на сгиб его локтя.

Они удалились, и Дежарден проводил их рассеянным взглядом. Никто не обратил внимания, что от противоположной стены отделилась сгорбленная фигурка в темно-синем изношенном платье и шаркающей походкой проследовала за директором и актрисой.

* * *

Последний мазок кисти, чтобы оживить дворец Клеопатры, – и облупившаяся прошлогодняя позолота вновь сияет под стать глазам египетской царицы. Картонный фон взмывает вверх, декорации сменяются одна другой, прячутся в боковом кармане, тасуются, как карты в колоде. Какая выпадет сегодня?

Жизнь на сцене за плотно сдвинутым занавесом кипит, люди, словно муравьи, снуют туда-сюда, торопятся, что-то кричат. Вот реквизитор пристально осматривает подновленные декорации, хмурит брови, замечая, что одна из пальм покосилась, но рабочий отодвигает ее на арьерсцену, куда не падает свет софитов, и он дает отмашку: готово! Осветитель примеряется к сцене, пристально изучает расстановку света в своем плане, поправляет рампу, вспоминает, что еще в прошлом мае было решено сместить один из прожекторов в конце четвертого действия, и красный луч теперь падает на мертвую Фтататиту. Рабочие перетаскивают из бутафорской тяжелую мебель поближе к кулисам, чтобы потом быстро сменить тронный зал на покои Клеопатры.