Книга Зажмурься покрепче, страница 13 – Джон Вердон

— Тянет посмотреть запись. Ты же принес диск?

— Да ты в жизни не видел такой киношки про убийство, старичок! Мокруха в высоком разрешении! Съемка с места действия!

Хардвик стоял посреди большой комнаты, служившей кухней, столовой и гостиной. С одной стороны была старомодная плита, а с другой, в десяти с лишним метрах, — камин с изящной кладкой. Хардвик окинул все это быстрым внимательным взором и произнес:

— Да у вас тут норка с разворота журнала про жилища долбанутых экофанатов!

— Проигрыватель в кабинете, — сказал Гурни, показывая дорогу.

Запись начиналась с захватывающей аэросъемки: камера плавно скользила над яркой весенней зеленью, двигаясь вдоль дороги и ручья, тянувшихся серебристой и графитовой лентами вдоль особняков с ухоженными газонами и живописными пристройками.

Камера замедлилась над самым крупным и красивым из особняков. Когда в кадре появился просторный изумрудный газон, окаймленный нарциссами, камера застыла и начала плавное движение вниз.

— Ничего себе, — удивился Гурни. — Они наняли вертолет?

— А чего, теперь все так делают, — ответил Хардвик. — Но это только начало. Дальше съемка пойдет с четырех статичных камер, расставленных так, что их обзор покрывает все владение целиком. Так что здесь полная хронология всего, что происходило снаружи — и картинка, и звук.

Каменный дом цвета слоновой кости был окружен каменными же террасами, нисходящими к нарочито небрежно оформленным идиллическим зарослям цветов, которые словно целиком привезли из Англии.

— Это вообще где? — спросил Гурни, усевшись на диван рядом с Хардвиком.

Хардвик посмотрел на него в притворном ужасе.

— Ты что, не узнаешь элитный поселок Тэмбери?

— А что, должен?

— Это же улей самых важных пчел! Ты как важный шмель должен это знать. Если ты хоть как-то котируешься в обществе, у тебя обязательно найдутся знакомые с домиком в Тэмбери.

— Видимо, я рылом не вышел. Так где это?

— Всего в часе езды отсюда, на полпути к Олбани. Я покажу на карте.

— Да зачем… — начал было Гурни и вдруг удивленно осекся: — Подожди. Это, выходит, в округе…

— Шеридана Клайна! — подхватил Хардвик. — Ну естественно. Шанс поработать со старыми друзьями и все такое. Окружной прокурор, как ты помнишь, очень нежно к тебе относится.

— Неожиданно, — пробормотал Гурни.

— Серьезно, он считает, что ты гений! Он, конечно, грязный политикан и присвоил твои лавры за дело Меллери, но в глубине души он понимает, что обязан тебе.

Гурни покачал головой:

— В глубине души у Клайна нет ничего, кроме черной дыры.

— Дэйв, старичок, ну что ж ты так, совсем в людей не веришь, — рассмеялся Хардвик и, не дожидаясь ответа, принялся комментировать видеоряд на экране. — Это снуют официанты, — сказал он, когда в кадре стали мелькать безупречно причесанные юноши и девушки в черных брюках и накрахмаленных белых туниках. Они накрывали фуршетный стол с напитками и полдюжины стоек с горячим. — А вон хозяин, — продолжил Хардвик, указывая на мужчину в костюме цвета индиго с ярко-красным цветком на лацкане. Он сперва кому-то улыбался, стоя в арке входной двери, а затем направился в сторону газона. — И суженый, и ряженый, и жених, и муж, и вдовец. Все в одном флаконе, так что даже не знаю, как его лучше называть.

— Скотт Эштон?

— Собственной персоной.

Эштон прошел в кадре, но когда он должен был исчезнуть из виду, включилась другая камера. Стало видно, как он торопливо идет к небольшой постройке, напоминающей гостевой домик, на границе газона и небольшой рощицы — метрах в тридцати от главного особняка.

— Сколько там, говоришь, было камер?

— Четыре статичные и одна на вертолете.

— А кто делал монтаж?

— Наши ребята из отдела.

Гурни смотрел, как Эштон стучится в домик. Все было слышно, хотя звук был не таким четким, как видео. Дверь домика и, соответственно, спина Эштона были сняты примерно под углом в сорок пять градусов. Эштон продолжал стучать и звал:

— Гектор!

Потом раздался голос, в котором Гурни уловил испанский акцент, но слова были неразличимы. Он вопросительно взглянул на Хардвика.

— Мы пробовали усилить звук в лаборатории. Он говорит: Está abierta. Открыто, мол. Совпадает с рассказом Эштона о том, как все было.

На экране Эштон открыл дверь и, зайдя внутрь, закрыл ее за собой. Хардвик взял пульт и включил режим перемотки:

— Он там проторчит пять или шесть минут. А потом откроет дверь, скажет: «Ну ладно, если передумаешь…» — и выйдет. Закроет дверь и уйдет.

Когда Хардвик отпустил кнопку, Эштон действительно вышел из домика, и лицо его показалось Гурни более хмурым, чем когда он заходил внутрь.

— Они всегда так разговаривали? — спросил Гурни. — Эштон с ним по-английски, а Флорес в ответ — по-испански?

— Да я сам удивился. Эштон говорит, что это была какая-то новая причуда, которая длилась к этому моменту месяц или два. До этого они всегда говорили по-английски. Он сам считает, что это пассивно-агрессивный бунт против языка, которому Эштон его учил, то есть опосредованно — против самого Эштона. В общем, он задвинул на этот счет какую-то психологическую телегу.

Эштон снова вышел из кадра, и запись продолжилась с другой камеры. Он направился к небольшому павильону с колоннами в греческом стиле — из тех конструкций, что ввели в моду викторианские ландшафтные архитекторы. Там четверо мужчин в костюмах листали на подставках ноты и двигали раскладные стулья. Эштон о чем-то с ними заговорил, но ничего расслышать было нельзя.

— Струнный квартет вместо традиционного диджея? — удивился Гурни.

— В Тэмбери свои традиции, — ответил Хардвик и принялся перематывать разговор Эштона с музыкантами, а затем живописные панорамы и суету официантов, которые раскладывали на скатертях тарелки и столовые приборы. Дальше мелькнули две стройные официантки, расставляющие бутылки и бокалы, потом крупные планы красных и белых петуний, свисающих из каменных ваз.

— Это ровно четыре месяца назад? — спросил Гурни.

Хардвик кивнул.

— Второе воскресенье мая. Идеальный денек для свадьбы. Весна цветет и пахнет, легкий ветерок, птички вьют гнездышки, голуби воркуют, мурмурмур…

Гурни почувствовал, как от этого безжалостного сарказма у него оголяются нервы.

Когда Хардвик наконец закончил перематывать пленку и запись пошла с обычной скоростью, в кадре оказался увитый плющом навес, служивший входом на газон. По траве прогуливалось несколько гостей, а фоном звучало жизнерадостное барокко.

По мере того как новоприбывшие парами проходили под навесом, Хардвик называл имена, водя пальцем по мятому списку.