Книга Бетагемот, страница 88 – Питер Уоттс

— Значит, в центре еще хуже?

— Внутри нет, разумеется. Поле направлено вовне. Но, чем ближе к периметру, тем больше волосы стано­вятся дыбом. А когда ты внутри, то уже его не чувству­ешь. Ну не до такой степени. Есть и другие побочные эффекты.

— Какие?

— Опухоли, — Уэллетт пожала плечами. — Всяко луч­ше, чем Бетагемот.

Здания и пучки света выступали из темноты, сливаясь воедино, в их очертаниях можно было разглядеть гру­бые контуры голого мозаичного купола. Новая Огаста, наверное, использовала каждый кубический сантиметр безопасной зоны.

— Мы пойдем туда? — спросила Кларк.

Уэллетт отрицательно покачала головой:

— Мы им не нужны.

— А мы можем войти туда?

Огаста хоть и потеряла прежнюю ценность, но доступ к базам данных и безопасной сети там был. Похоже, Лабину все-таки лучше было остаться с ними.

— Типа в увольнительную сходим? Сделаем остановку, заглянем в вирт, примем джакузи? — Врач тихо и без­злобно засмеялась. — Нет, так не получится. Вот, если там случится какая-то авария, нас, может, впустят. А так сейчас каждый сам за себя. Мири приписана к Бостону.

— Значит, ты можешь попасть в Бостон.

Так даже лучше.

— Ночью тут даже красиво, — заметила Уэллетт. — Несмотря на канцерогенные побочные эффекты. Прямо как северное сияние.

Кларк молча наблюдала за ней.

— Тебе не кажется?

Лени решила пока не настаивать на Бостоне:

— Мне все равно, что день, что ночь. Цвета так и так маловато.

— А, да. Глаза. — Уэллетт покосилась на нее. — А ты от такого яркого освещения не устала? Постоянно же.

— Да нет.

— Тебе надо снимать их время от времени для разно­образия. Иногда, когда слишком много видишь, многое пропускаешь.

Кларк улыбнулась:

— Ты как печенье с предсказанием открыла.

Уэллетт повела плечами:

— Да и с больными легче будет общаться. Пациенты станут больше доверять.

— Я не так уж много могу сделать для твоих паци­ентов.

— Да дело не...

— А если от меня все-таки есть польза, — продол­жила Кларк подчеркнуто бесстрастным голосом, — тогда они смогут принять мою помощь, не указывая, что мне носить.

— Хорошо, — протянула Така. — Прости.

Они посидели молча еще какое-то время. Наконец, Уэллетт завела Мири и включила музыку — адренали­новая разноголосица саксофона и электронных ударных как-то не особо укладывалась в ее предпочтения.

— Мы тут не останемся? — спросила Кларк.

— Я от мурашек не могу заснуть. И для Мири тут место неподходящее. Я просто хотела тебе показать виды.

Они поехали дальше по дороге. Вскоре «гусиная кожа» прошла.

Уэллетт вела машину. Музыка сменилась речевой ин­терлюдией под музыкальный аккомпанемент — какая-то история о зайце, который потерял свои очки, чтобы это ни значило [32] .

— А это что такое? — спросила Кларк.

— Музыка двадцатого века. Могу выключить, если тебе...

— Да нет. Все нормально.

Однако Уэллетт все равно выключила. Дальше Мири поехала в тишине.

— Мы можем остановиться когда угодно, — произ­несла Кларк через несколько минут.

— Еще немного. Места вокруг городов опасные.

— Я думала, мы уже выехали из-под действия поля.

— Дело не в раке. А в людях. — Уэллетт включила автопилот и откинулась на спинку сиденья. — Тут мно­гие шатаются около анклавов и начинают очень сильно завидовать.

— А что, Мири с ними не справится?

— Порежет на тысячи мелких кусочков, спалит или удушит. Мне просто не хочется конфронтаций.

Кларк покачала головой:

— Поверить не могу, что нас не впустили бы в Огасту.

— Я же говорила. Анклавы сами по себе.

— Тогда тебя зачем посылать? Если все такие эгои­сты до мозга костей, то какой смысл помогать пусто­шам?

Уэллетт негромко хмыкнула:

— Где ты была последние пять лет? — Потом махнула рукой: — А, глупый вопрос. Мы тут не из-за альтруизма, Лори. Куча лазаретов, лизунцы...

— Лизунцы?

— Пищевые станции. Все это комплекс мер, чтобы держать дикарей подальше от баррикад. Мы им кинем пару подачек, может, у них и пропадет желание прита­щить Бетагемот к нам домой.

Вполне разумно, с неохотой признала Кларк. И все же...

— Нет. Они не станут посылать самых лучших и са­мых умных просто сдерживать толпу.

— Вот именно.

— Да, но ты...

— А что я? Я что, по-твоему, самая лучшая и самая умная? — Уэллетт хлопнула себя по лбу. — Что, во имя всего живого, навело тебя на эту мысль?

— Я видела, как ты работаешь.

— Ты видела, как я получаю команды от машины и выполняю их, особо не лажая. Пара дней тренировки, и ты, по большей части, справишься не хуже.

— Така, я не об этом. Я видела, как работают врачи. Ты — совсем другое дело. Твое... —В голову сразу при­шло выражение, о котором Така уже говорила: «общение с пациентами». — Тебе не все равно, — закончила она фразу.

— Ох, — Така уставилась куда-то вперед. — Не путай сострадание с компетентностью. Это опасно.

Кларк внимательно посмотрела на нее:

— Опасно. Какое-то странное слово для такой темы.

— В моей профессии компетентность людей не уби­вает, — ответила Уэллетт. — А вот сострадание может.

— Ты кого-то убила?

— Трудно сказать. Вот в чем сущность некомпетент­ности. В отличие от умышленного вреда ее не так легко определить.

— И сколько? — спросила Кларк.

Уэллетт перевела взгляд на нее:

— Ты счет ведешь?

— Нет. Прости, — Лени отвернулась.

«Но если бы вела, — подумала она, — то легко заткнула бы тебя за пояс». Она понимала, что такое сравнение несправедливо. Когда чья-то смерть слиш­ком много для тебя значит, она может оказаться куда большим бременем, чем тысяча трупов. Если тебе не все равно.

Если у тебя есть сострадание.

Наконец, они съехали на отдаленную поляну дальше по склону. Уэллетт разложила койку и легла спать, что-то неразборчиво бормоча. Кларк неподвижно сидела в крес­ле, сквозь ветровое стекло наблюдая за серой ясностью ночи: за серой травой на лугу, за темно-серыми рядами хилых елей, за покрытыми струпьями, потертыми кам­нями. За небом, затянутым облаками, словно покрытым бумажной салфеткой.