Книга Ричард Длинные Руки - виконт, страница 67 – Гай Юлий Орловский

— А можно посмотреть на машины в подвале?

Он окинул меня пытливым взглядом.

— Вообще-то отец настоятель ничего не говорил, но если пообещаете ничего не касаться…

— Обещаю, — сказал я твердо. — Я что, похож на дурака? Чтобы меня шарахнуло разрядом в тысячу вольт?

Он усмехнулся, изумление в глазах росло.

— Похоже, вы, паладины, знаете больше нас.

— Это насчет «шарахнуть»?

— Мы думали, что это известно только в нашем монастыре… Следуйте за мной, брат.

Глава 6

В подвале поразило несоответствие этих грубых примитивных механизмов с той мощью, что производят. То же самое, как если бы ветряные мельницы, на которые бросался Дон Кихот, вырабатывали атомную энергию. Более того — термоядерную. Здесь же вообще хрен знает что, может быть, даже разгрызают кварки, а то и вовсе используют темную энергию, что заполняет мир. Как-то сумели понять какие-то принципы… нет, если бы поняли, здесь стояло бы другое оборудование, а так чисто эмпирически, методом проб и ошибок, как дикари, что отыскали вечный карманный фонарик и научились включать и гасить свет.

Но все-таки пытаются понять, ищут старые книги, доискиваются, читают молитвы, выдерживают жуткие посты, не понимая, что это не поможет, а на решения натыкаются вовсе не благодаря постам и молитвам. Хотя знатоки говорят, что посты очищают и настраивают мышление на логический лад, а молитвы помогают концентрации на идее и ее разработке…

Странная и неожиданная мысль блеснула, как метеор в ночи. Хотя почему не поможет? Ведь помогает же! Святая вода в самом деле убивает оборотней и нечисть, молитвы держат на расстоянии, а все силы Тьмы не могут сокрушить монастыри, где вера в Бога крепка. Так что я со своим рационализмом понимаю еще не все. К счастью, я знаю точную формулировку рационализма — это вера, что мир не сложнее наших представлений о нем.

Брат Дионий долго смотрел на меня очень внимательными вопрошающими глазами, на чистом лице сразу же отпечатываются все мысли. Такому не выжить в грубом чувственном мире, слишком уж нежный, одухотворенный цветок. Ему бы с детства блистать на школьных олимпиадах, в двенадцать лет закончить школу, в пятнадцать — вуз, а в шестнадцать опубликовать первую научную работу о некоторых особенностях темной материи при n-ой флюктуации в шестимерном пространстве…

— Вы смотрите так, — произнес он тихо, — словно некоторые из них узнаете…

— Увы, — ответил я невесело, — даже не догадываюсь о принципах работы.

— Но вы строите догадки!

— И что?

— А то, что большинство из тех, кого допускали сюда, либо бросались ломать, либо начинали читать молитвы, ограждающие от дьявола! А вы стараетесь понять, вы что-то примеряете, сравниваете, сопоставляете…

— Увы, — повторил я. — Увы. Я даже не понимаю, на каком принципе работает.

Он вздохнул.

— Мне кажется, что, если бы вы остались у нас, сумели бы подобрать ключ к этой тайне.

— Мир груб и жесток, — ответил я, — все наши усилия направлены в основном на то, чтобы уцелеть, выжить. А на занятия наукой остаются редкие минуты из вообще-то очень короткой жизни. Завтра мне предстоит неприятная работа: восстанавливать на троне одного тирана вместо другого. Выигрыш только в том, что вместо очень грубого дурака постараемся поставить просто грубого. Но дурака, конечно. К сожалению, не пришло еще время, чтобы у власти становились умные люди.

Он снова вздохнул, развел руками.

— Боюсь, что это время так и не наступит.

— Да, — ответил я горько, — чтобы прорваться к власти, прежде всего нужно быть сильным и безжалостным, не считаться с человеческими жизнями. Наверное, вы правы, брат Дионий. В приход такого времени даже поверить трудно.

Он поклонился.

— Ваша келья наверху прямо над этим подвалом. Позвольте отведу.

Отужинал мясным со специями. Спал прекрасно, но Санегерийя, увы, не появилась. Видать, в такие места либо вход закрыт, либо самой очень не нравится скопление мужчин, что такого низкого мнения о чувственных радостях.

Утром, подкрепившись чашечкой крепкого кофе, явился к отцу Антиохию. У него уже два хмурых священника, настоятель представил их как отца Клавдия и отца Нерия. У обоих вытянувшиеся лица, у отца Нерия еще и темные круги под глазами.

Отец Антиохий сообщил невесело:

— Сегодня не вернулись еще двое.

— Заночевали в городе? — спросил я несколько глупо, хотя под ложечкой засосало, как будто оттуда под наркозом выдрали клок плоти. — Или обязаны были вернуться?

Он покачал головой.

— В уставе нашего монастыря таких ограничений нет. Однако… я ждал их.

— Ну а если не сумели, просто не успели собрать нужные материалы?

Он поднял на меня измученные глаза.

— Они должны были… Словом, я их ждал. И еще… тех двоих, что я послал проследить за тем вашим черным монахом, так и не нашли. Это уже четверо пропавших. Каталаун не так уж и велик, а наш монастырь пользуется влиянием. К поискам подключились цеховые гильдии, люди торгового клана, однако братья из нашего монастыря как растворились в ночи. Я уже страшусь за остальных людей… когда они в городе!

Отец Клавдий добавил педантично:

— Когда вообще вне стен монастыря.

А отец Нерий, считая, видимо, меня дебилом, раз я на голову выше и на треть шире в плечах, зачем-то начал мне путано и длинно объяснять, что церковь — это такое место, которое Сатана люто ненавидит и мечтает уничтожить прежде всего. Сильнее, чем церковь, ненавидит разве что монастыри. Потому их укрепляют, как крепости, потому здесь ведется неустанная борьба. Потому дьявол не перестает атаковать церковь всеми силами, какие у него есть: руками людей, деньгами, а главное — ложью, ибо известно, что дьявол — отец Лжи.

Я кивал, он говорит хоть и пропагандистские вещи, некоторые — чересчур пафосно, однако в целом все верно. Именно монастыри и церкви — основной костяк сопротивления Сатане. Как известно, Господь создал мир и сказал человеку: видишь, как красиво? Он твой. Ты в нем хозяин! Ты можешь сохранить его таким же прекрасным, можешь попытаться сделать еще лучше, а можешь… засрать все так, что и черви не захотят в нем жить.

Настоятель вздохнул, лицо сразу постарело, заговорил тяжелым голосом смертельно усталого человека:

— Самое страшное… что не можем сказать людям правду.

Я поинтересовался настороженно:

— Какую же, падре?

Он вздохнул еще тяжелее. Плечи опустились под незримой тяжестью.

— Не можем сказать простолюдинам… а в этом простолюдины все: землепашцы, пастухи, воины, бароны, короли, что Господь, сотворив мир, больше не вмешивается, предоставив человеку полную свободу воли, а вот Сатана, его противник и ненавистник человека, вмешивается во все очень активно.