Книга Испанская война и тайна тамплиеров, страница 62 – Олег Соколов

Хозяин дома посмотрел на Анри и на ломаном французском с жутким испанским акцентом предложил ему, как старшему по званию, первому сказать несколько слов в честь капитана Франсуа Валантена, которому сегодня стукнуло тридцать.

– Для меня большая честь поднять этот бокал, – сказал Анри, вставая, – за человека, благодаря которому я могу разговаривать сейчас с вами, а не лежу в сырой земле. Его отвага в бою была изумительной, и он показал себя как доблестный воин, как настоящий товарищ по оружию. Пожелаем же все вместе Франсуа всегда оставаться таким замечательным человеком, и долгих ему лет жизни!

Этот тост вызвал общее ликование, все дружно чокнулись, и праздник, можно сказать, начался.

Опять все затараторили на испанском и на французском, худо-бедно понимая друг друга. Совсем плохо пришлось только Веславу, который не понимал почти ничего. Он сидел, хитро посматривал по сторонам, улыбаясь в седые усы, которые он иногда разглаживал, и, не морщась, опрокидывал бокал за бокалом тонкого вина из Кариньены так, как если бы это были стопки водки. Анри легонько ткнул его в бок локтем и сказал на ухо по слогам:

– Веслав, это не водка.

– Так-так, я вижу, что не водка. Очень жаль, что не водка, но ничего, я и такое попью. Спроси, может, у них водка есть?

Анри засмеялся, замотал головой, но не стал читать лекцию о том, как нужно пить вино, не пытаясь переучить польского воина на бургундский манер.

Так как за столом сидел Фернандо Сор, вполне естественно, что хозяева, польщенные его присутствием, не скупясь, отпускали комплименты, а гости в какой-то момент стали дружно просить знаменитость сыграть что-нибудь на гитаре. Прославленный музыкант сначала категорически отказывался, но потом, когда все взмолились хором, попросил гитару. Хозяева тотчас вручили ему заранее приготовленный инструмент. Корифей музыки взял скромную гитару с легкой полуулыбкой, но тактично не стал упрекать хозяев в том, что инструмент слишком уж прост. На минуту сосредоточившись на струнах и колках, он уверенно настроил гитару.

Еще миг – и полилась чудесная, восхитительная мелодия, то тягучая и печальная, то гордая и страстная, то нежная и изысканная. Анри наслаждался красотой этой музыки, которая воплощала для него лучшее, что он нашел для себя в Испании. Стоял идеальный, теплый вечер. Над головой было иссиня-черное небо, усыпанное сверкающими звездами. Ни ветерка, так что свечи горели без стеклянных колпаков, нисколько не оплывая. В их чуть-чуть подрагивавшем трепетном теплом свете становились еще обворожительней лица красивых испанок, которые вдохновенно слушали музыку. Огоньки свечей подчеркивали строгие черты лиц молодых офицеров, играли на золоте эполет, переливались в хрустальном кувшине и бокалах, стоявших на столе…

Когда после долгой игры гитарист прервал мелодию, все собравшиеся разразились бурными аплодисментами, как будто были в театре. Сору кричали: «Браво! Браво!» – и просили сыграть еще что-нибудь. Но на этот раз он был неумолим; исполнив свой долг вежливости, музыкант раскланялся и сказал, что сыграет как-нибудь в другой раз. И тут Франсуа Валантен вспомнил, что Мария, старшая дочь хозяина, прекрасно поет.

Тотчас все оставили композитора в покое и переключились на молодую девушку, которая выглядела так, как Анри раньше представлял себе испанок. У одетой в строгое темное платье Марии был нос с горбинкой, черные глаза и темные, гладко зачесанные волосы.

Девушка, вдруг посерьезнев, решительно замотала головой, но гости все настаивали и настаивали. В конце концов Мария встала и что-то тихо сказала своей сестре. В глазах у той мелькнул испуг, но Мария повторила свои слова несколько раз, и сестра открыла выходившую прямо в садик дверь гостиной и села за фортепиано. Все гости радостно заулыбались.

И вот раздались первые аккорды. Мария, набрав в грудь воздуха, вдруг громким звонким голосом, который понесся чуть ли не над всей Сарагосой, запела:

Vivir en cadenas

cuán triste vivir!

Morir por la patria,

qué bello morir! [41]

При первых аккордах этой песни, при первых ее словах лица собравшихся окаменели, а в глазах хозяев дома отразился неподдельный испуг. И неудивительно: песня, которую запела Мария, была песней испанских ополченцев, сражавшихся против французов. Каждая ее строчка пылала болью за залитую кровью Испанию, каждое ее слово призывало вставать на борьбу и сражаться с теми, кто, сверкая своими красивыми эполетами, сидел сейчас за праздничным столом.

На лицах всех офицеров отразилось желание схватиться за шпагу и броситься на врага. Но перед ними был не испанский солдат, не жестокий герильяс, не злой ополченец, а юная хрупкая восемнадцатилетняя девушка, и никто из собравшихся за столом воинов не посмел сказать даже слова протеста. В суровом молчании все выслушали песню от начала до конца.

Отправимся на бой,

– пела Мария,—

Как славно идти на него;

Военная труба

Зовет нас:

Ведь угнетенная Отчизна,

Так любимая нами,

Взывает к своим сыновьям,

Услышьте же ее призыв.

Жить в цепях,

Как печально так жить!

Умереть за Отечество,

Так сладко умереть!

Когда Мария закончила и молча села на свое место, в саду воцарилась гробовая тишина. Минуты три никто не знал, что сказать.

Первым нарушил молчание испанский гитарист – взглянув на часы, он вспомнил, что у него завтра очень важная встреча, поэтому ему нужно бежать домой. Затем о делах припомнили и другие гости. Все вежливо благодарили хозяев, любезно откланиваясь. Сад неумолимо пустел.

«Значит, есть и такая Испания, – подумал про себя Анри. – Я думал, что она выглядит, только как физиономия герильяса, а оказалось, что у нее может быть и прекрасное женское лицо…»

Пако продумал засаду до мельчайших подробностей. От Сарагосы в сторону Сьерра-Алькубьерре вела фактически только одна дорога. Можно было бы, конечно, в принципе, поехать и по берегу Тахо, а потом свернуть в горы налево. Но это был столь длинный обходной путь, что по нему пришлось бы добираться до гор чуть ли не сутки, и конечно, люди, планирующие всего лишь однодневную прогулку, ни за что не избрали бы его. Да и дорога эта была некрасивая, ибо шла сплошь и рядом вдоль серых неприветливых скал. Так что оставался только один путь: через маленький городишко Вильямайор, прямо в сторону гор. По этой дороге можно было добраться до предгорий Алькубьерры за пару часов спокойной скачки на коне, чередуя шаг с рысью и галопом. Для опытного наездника, которым был Пако, сомнений быть не могло: де Крессэ поедет по этому пути, если, конечно, Саразен не соврал.