Онлайн книга «Спутники. Санитарный поезд»
|
Низвецкий шел за ним по вагонам, тоскливо ожидая разговора. Данилов молчал и не оглядывался. Он отворял двери – Низвецкий закрывал их. Громыхали колеса на переходах. Уже настоящая ночь накрыла мир, небо вызвездило, скоро утро. В вагоне-аптеке Клава, сонно сопя, примеряла на душ абажур из оборочек. – Смотри, что она придумала, – сказал Данилов Низвецкому. – Уют наводит. Погоди, она тут наделает такое голубое и розовое… Слушай! Я хочу здесь сделать радиоточку. Раненый придет на перевязку, посидит тут, послушает. Займешься? – Можно, – пробормотал Низвецкий. Данилов оглядывал его. Интеллигентный вид у парня, одет – чисто, видно, что привык носить хорошую одежду. – Что у тебя? – спросил он. – Почему тебя не взяли в строй? – Геморрой, – отвечал Низвецкий, густо краснея. Данилов удивился: – Смотри, какую нажил стариковскую болезнь! А хотел бы в строй? – Я шесть лет служил в поезде. Москва – Владивосток, – сказал Низвецкий, волнуясь. – Я бы мог продолжать там служить, меня никто не трогал. Я сам попросился в санитарный поезд. Чтобы хоть чем-нибудь… – А в санитарном поезде, – сказал Данилов, – дисциплина не меньше, чем в строю. И даже так я тебе скажу: что можно фронтовому человеку, то нам нельзя. Мы должны быть ангелы. Херувимы и серафимы, да. Мы – братья и сестры милосердия… Этой водки, будь она проклята, – сказал он тихо и страстно, сжав кулаки, – не будет в поезде в самое ближайшее время, я тебе ручаюсь. Еще двух недель не было, как шла война, а казалось, что она длится годы. Утром 22 июня Данилов проснулся поздно и рассердился на жену: почему не разбудила. Ему хотелось провести этот день с сыном. И чтобы день был большой, чтобы и он и сын насладились им. А жена пожалела разбудить и сократила праздничный, такой редкий отдых. Сын влез на кровать, уселся верхом ему на ноги, – плюшевоголовый, в белом костюмчике, в синих носках. Солнце лежало на вымытом желтом полу. Настоящее лето только началось, а уже был загар на щеках и на ножках сына. – Папа, мы пойдем? Он обещал сыну прогулку. Обещал рано встать и сразу же идти. Из-за жены он проспал. Мальчишка мучался все утро. Мальчишка усомнился в отце. – Пойдем, сын, вот только перекусим чего-нибудь и сейчас же пойдем. – Ой, зачем ты чистишь зубы, – говорил сын, стоя около него, – ведь ты сегодня не пойдешь в трест. Пока жена готовила завтрак, Данилов вышел в огород. Второй год он с женой жил в городе, он был директором треста, а жена все не могла привыкнуть покупать овощи в магазине и сажала свой. Для картошки и капусты земли возле дома не хватало, картошку и капусту она сажала где-то за городом. Она ездила туда поездом полоть и поливать. Руки у нее были темные, крестьянские. Данилов говорил: – Все жадность, готова в могилу себя загнать, лишь бы не переплатить лишнюю копейку. А она отвечала: – Как же без своей картошки? Но в это утро вид зеленых грядок был приятен Данилову. Он ходил между ними и смотрел, как развилась помидорная рассада, скоро ли можно будет рвать салат, а сын садился на корточки и спрашивал: – Как ты думаешь, редиска уже есть? Вот в эту минуту он запомнил себя и сына, как на фотографии: он, Данилов, стоит между грядками, небо солнечное, мирное и радостное, и сын сидит на корточках и спрашивает: – Как ты думаешь, редиска уже есть? Это была последняя минута прежней жизни, с сыном, с воскресным отдыхом, с ленивыми мыслями о прогулке и пироге. На крыльцо выбежала жена: – Ваня, война. Молотов говорит… Он вбежал в дом. Радио договаривало слова, не оставляющие сомнений. Радио замолчало. Данилов поднял голову. Все стало другим. По-другому светило солнце. Другим стал его дом. Другое лицо было у жены. Та минута покоя и созерцания ушла на годы назад. Все полетело и помчалось куда-то следом за его мыслями. – Папа, а мы пойдем все-таки? – спросил сын. Сыну было четыре года. – Нет, – ответил Данилов, и сын заплакал… В тот день Данилов разобрал свои бумаги, написал письмо отцу, сходил на почту и отправил старику денег. Среди старых писем попался измятый конверт, из него торчали уголки фотографической карточки – он не вынул карточку, бросил, не поглядев, на дно ящика. Карточки сына он положил в бумажник. Ночью жена плакала, тихо, чтобы не потревожить его. Он делал вид, что спит. Она поймала какое-то его движение, приподнялась, сверху взглянула ему в лицо: – Ведь тебе бронь дадут, Ваня? Он отвернулся. Вопрос был решен утром, когда говорило радио. Завтра он пойдет в военкомат. А ей – меньше всего дела. Она – десятая спица в колеснице. Наутро ему принесли повестку. Что ж, тем лучше. Не станут говорить, что он выскакивает. Пошел по мобилизации – и все. В военкомате Данилова направили к Потапенке. Потапенко был приятель, директор санатория. В военной форме, наголо остриженный и помолодевший, он сидел за пустым столом, кругом толпились штатские люди. И хотя эти люди только что пришли, и хотя все окна были открыты настежь, но в комнате уже так накурили, что дышать было нечем. Потапенко протянул Данилову пухлую теплую руку. – Эге, пришел. Бронироваться будешь? – Нет. – Ладно, обожди, – сказал Потапенко. Совсем не обязательно было, чтобы Данилов так долго ждал, Потапенко принял раньше даже тех, кто пришел позже, – но Данилов понимал: Потапенко хотел перед ним покрасоваться. Ему было приятно, что вот Данилов еще в штатском и дожидается, а он, Потапенко, уже в военном и к нему приходят за назначениями и распоряжениями. Бабье, атласно выбритое, с двойным подбородком лицо Потапенки сияло от удовольствия. Он хмурил белесые брови, хотел скрыть сияние, – ничего не получалось. Наконец он подозвал Данилова. – Садись, – сказал Потапенко. – Ты в батальоне служил? – В батальоне. – Ладно, – сказал Потапенко, записывая в блокнот. – Пойдешь в санитарный поезд комиссаром. Постой, – сказал он, предупреждая возражения Данилова. – Все знаю, что скажешь. А все-таки пойдешь в санпоезд. Поезд надо формировать. Ты знаешь, как это делается? – Нет. А ты? – Я тоже не знаю, – сказал Потапенко. – Не боги жгут горшки, Иван Егорыч. – Не боги, – согласился Данилов. – Инструкция есть, вот она. Ты грамотный – прочтешь. Людей бери, каких хочешь, ссориться не будем – некогда. – Кто начальник? – Начальника еще нет, – отвечал Потапенко. – Будет и начальник, а ты формируй. |