Онлайн книга «Сказание об Ольге»
|
– Кое-чему я и сам был свидетелем, – продолжает он, – довелось. К примеру, когда я еще дитя был, из нашей реки вытащили рыбацкие сети урода – такого, верно, от сотворения не бывало: не человек, не рыба, не зверь, не знаю кто. Оно лежало мертвое на берегу, и до вечера люди приходили ужасаться. Дозволишь ли сказать: у него срамные части были на лице! Впрочем, сам прочитай, вот описание. Я воздержался, как видишь, от подробностей, ибо они нечисты, а слово должно быть чистым. – Справедливо судишь, – одобряет Феодосий. – Так, слово было в начале всего, и оно должно быть чистым, как святая вода, как слеза Христова! – Отче, – спрашивает юноша, – тьма на солнце, срамной урод – не те ли это знамения, о которых читаем в Иоанновом откровении? – Нет, сынок, – отвечает Феодосий. – Не соблазняйся видимым и слышимым. Это не те знамения. Для тех еще рано. Но любознательность твоя и намерения – от Бога. Записывай, что находишь нужным. Я тоже имею рассказать немало замечательного, что следует сохранить в назидание грядущему. Оставайся у нас, здесь наилучшее тебе место. Как звать тебя? – Нестор, – отвечает юноша. * * * Долго длится монастырское всенощное бдение. Осенняя ночь черным-черна, когда оно оканчивается. Братия, засыпая на ходу, расходится по кельям, а Феодосий надевает мантию с куколем и отправляется в город. Знакомой тропкой, постукивая посохом, шествует через лес, оголенный и уныло стонущий, и выходит на проезжую дорогу. Снег еще не выпадал, дорога, скованная морозом, – как железо. Ветер режет лицо, рвет с плеч ветхую мантию, – но вот рассвет, вот Жидовские ворота, цель Феодосиева странствия сквозь стужу и мрак. Многие лавки еще закрыты, но некоторые открылись, в их пахучей глубине горят огни. Там перекладывают на полках свертки заморского сукна и шелка. Там в свете светильника блестят монеты, меняла отсчитывает деньги сидящему перед ним купцу. Стража похаживает перед лавками, смотрит, чтоб не было разбоя и обиды как для продающих, так и для покупающих. – Эге! – говорит какой-нибудь еврей, завидев Феодосия. – Шмул, Ицхок, бежите за ребе Иеремией, к нам опять пожаловал господин игумен! – И, выскочив из лавки, просит с поклонами: – Заходи, господин! Мои сыновья не преминут доставить к тебе ребе Иеремию и всех, с кем твоя святость имеет обыкновение беседовать. А пока осчастливь меня, зайдя в мою лавку и отдохнув на моем стуле! Но Феодосий в лавки не заходит, а ждет на улице, на ветру, тех, к кому пришел: ребе Иеремию и других спорщиков – учителей и старейшин, пасущих здешнюю паству. Они не долго заставляют себя ждать: вон поспешают, шаркая подошвами длинных башмаков; слышится их стариковский утренний кашель. Горбоносые, в седых кудрявых пейсах, в черных плащах с желтой каймой, обступают Феодосия. Медленно разлепляет очи темный день, и под навесом базара разгорается словопрение. – Что ж, – спрашивает Феодосий, – кому-нибудь в душу запало зерно, мною брошенное? Может, хоть одному запало? Может, хоть малый, хоть крохотный дало росток? Или снова объявите, что не веруете в очевидное? – Господин, – печально отвечает ребе Иеремия, – мы не веруем, ибо у нас есть основания. – На какие основания можете ссылаться, – спрашивает Феодосий, – когда это засвидетельствовано? Сказано во Втором послании апостола Павла к Тимофею: «Помни Иисуса Христа от семени Давидова, воскресшего из мертвых по благовествованию моему», а в Первом послании к коринфянам: «Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего?» – Увы, – отвечает ребе Иеремия, – мы не верим в истинность этих свидетельств, и что же велишь нам делать, если мы не верим? Он разводит руками, и другие разводят руками и склоняют голову к плечу, спрашивая всем видом своим: что тут поделаешь? – Вы противитесь вере злокозненно! – говорит Феодосий. – Заперли от нее сердца и не впускаете, упершись в высокомерном своем неприятии. – Сердце верующего, – возражает ребе Иеремия, – должно быть заперто и запечатано семью печатями во избежание нежелательных проникновений. Склоняет ухо к чужому учению тот, кто уже таит в себе гниль отступничества, в лучшем случае – тот, кто подобен дитяти, играющему с огнем. Мы слышали, что ты, господин, наставляешь своих монахов в такой же бдительности. – Как можете равнять, – сердится Феодосий и стучит посохом, – нашу бдительность с вашей? Ваша бдительность окаянная, а наша святая, ибо наша вера истинная! – Нет, – они отвечают. – Наша вера истинная. Пророки нам возвестили, что Мессия придет, и мы живем в благочестивом ожидании, в законе и страхе, вы же утверждаете, что он уже пришел, пророчества свершились и ждать больше нечего. Феодосий: – Ждать надо суда небесного. Евреи: – Мессия будет судить на земле. Феодосий: – Христос воскрес и вознесся. Евреи: – Христа не было. Феодосий: – Безумные! Кто ж это, по-вашему, был? Евреи: – Никого не было. Если б существовал Иисус из Назарета, о нем было бы написано в наших книгах. О нем нет в наших книгах. Феодосий: – Ваши книги лживые! Евреи: – Наши книги священные. Феодосий: – Слепцы, слепцы! Мыслимо ли вообразить, что Его не было! Да это что бы такое было, если б Его не было! Евреи: – Ничего, господин, особенного: то, что видишь. Разумеется, жизнь далеко не такова, как нам и тебе желательно бы ее видеть и какой она несомненно будет после пришествия Мессии. Тем не менее всё как-то движется своим чередом, и еще можно терпеть, пока есть возможность селиться в городах и вести торговлю. – Погодите, – говорит Феодосий. – Ответьте мне: если Его не было, кто же тогда мученикам дает силу переносить муки? Кто за сей юдолью открыл нам жизнь бесконечную? Кто произнес те слова у моего плеча и вывел меня на дорогу служения? Кому же я служил, заблудшие, как не Ему? Мог ли бы служить, если б Он меня не поддерживал, ежеминутно из груди Своей в меня вдувая крепость и радость? А другие, которых знаю? Антоний, Исаакий, страстотерпец Иоанн? Могли бы они быть, если б Его не было? Ну? Отвечайте! Он ждет ответа. Но они, обступив его, молчат с почтительной непреклонностью. У одних глаза опущены отчужденно. У других насмешка змеится в бороде. Тогда, в негодовании от их упрямства, от того, что не хотят признать его истину, он начинает бессвязно и пламенно поносить их обычаи и веру. – Вас дух обошел, – говорит он. – Ваша Пятидесятница – просто праздник новой жатвы, уж после вы к ней Синайское законодательство приплели. У нас же в Пятидесятницу дух сходил на апостолов, сказано: «И внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились; и явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все духа святаго и начали говорить на иных языках…» |