Онлайн книга «Сказание об Ольге»
|
Примолкли. Было слышно дыхание Феодора. – Митрополита киевского тронуть не дадут, – сказал князь. – А заставить! – Белены, отец, объелся? Смуты хочешь? Покамест великокняжеский престол в Киеве считается – кто даст порушить киевскую митрополию?.. Да она и не помеха. Один у них митрополит, другой у нас – это попробовать возможно… Феодор пришел к попадье и сказал: – Попадья, а попадья! Слушай-ка. Я, может статься, митрополитом буду. – Кем? – спросила попадья. – Митрополитом, митрополитом. – Ой, да что ты! – А почему бы нет? – сказал Феодор. – И мы в Киев поедем? – Нет, тут буду, тут… – Так у нас же митрополитов сроду не было. – Сроду не было, а глядишь, и будут. Попадья поморгала. – Федь, – спросила она, – а митрополиты бывают женатые? Чегой-то не слыхала я. – Не слыхала – услышишь. – Федюшка, а ведь тогда к нам дары так и потекут? – Уж не без того. – Со всех сторон! – Надо полагать. – Так ведь это хорошо, Федюшка! – А то плохо, – радостно сказал Феодор, но тут же пожурил свою попадью, погладив ее по голове: – Дурочка, тебе богатство лишь бы. Есть кой-что получше богатства. – А что? – Тебе не понять, – сказал Феодор. – Вот князь – тот понимает. Нахмурясь, прошелся по комнате с такой осанкой, будто уже обладал митрополичьей властью и все перед ним склонялись до земли. – Он сказал: возможно. Слышь, попадья? Возможно! Мы с ним – одна душа: он за меня, я за него… Ночью, засыпая, попадья позвала томным голосом: – Федь, а Федь. – Мм? – спросил Феодор. – Федь, а я кто ж тогда буду? – Как кто? Ты – ты и будешь. – Нет, Федь. Вот ты поп – я попадья. У дьякона – дьяконица. А митрополитом станешь – я как буду зваться? Феодор усмехнулся сонно: – Ну… стало быть – митрополитицей. – Митро… – …политицей. – Ах-ха-ха-ха! – посмеялась, засыпая, попадья. * * * Окруженный плачущими приверженцами, торжественно-скорбно выступил из Ростова неугодный Андрею Юрьевичу епископ Леон. Возок ехал за ним, а епископ шел по дороге с посохом, как простой странник. Он запретил нести за ним хоругви, несли только маленькую, ему принадлежащую икону Одигитрии Божьей Матери, путеводительницы. Извещенный народ высыпал навстречу изгнанному пастырю. В селах выносили на улицу столы, покрытые скатертями, на них ставили иконы и чаши с водой, и епископ останавливался, чтобы отслужить молебен с водосвятием. Плач вокруг него множился, он сам плакал, моля Господа защитить православных христиан от гонителей и мучителей. Пока не прослышали об этом во Владимире. После чего пришлось епископу сесть не в возок – в седло и мчаться, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить коня. И в Киеве, боясь, как бы и здесь его не достала рука Андрея Юрьевича, он не задержался – на греческом корабле отплыл в Константинополь. Он туда добрался много раньше Феодора и успел оговорить его перед патриархом. Вслед за Леоном явилось посольство из Киева: князь киевский Ростислав, узнав о замыслах Андрея Юрьевича, спешил испросить себе из патриарших рук нового митрополита-грека на место недавно преставившегося. Патриарх охотно исполнил эту просьбу, а когда приехал кругом очерненный Феодор с грамотой и подарками от Андрея Юрьевича – патриарх был гневен, на подарки даже не взглянул. – Над святителями ругаетесь! – сказал, стуча посохом. – Гонительство насаждаете в век торжества Христова!.. Ты, иерей, как смел своею волей занять престол епископский?! – Княжеской волей, владыка! – отвечал Феодор. – Княжеской, не своей… И хотел привести разные убедительные и изощренные тексты, которые приготовил, сбираясь в Константинополь. Но патриарх вскричал: – Ты неправославного образа мыслей, о тебе говорят, что хулишь монашество, – оправдайся! Чертов Леон, думал Феодор, стоя перед ним, чертовы киевские попы, всё вынюхали, донесли обо всем! Но не моргнув глазом отвечал достойно и кротко, что на него взвели напраслину, отнюдь он не хулит монашество, напротив того – духовного своего сына, князя, учит любить и чтить чернецов и черниц, чему доказательство – монастыри, воздвигнутые князем, и щедрость раздаваемой им милостыни, слава же о ней идет по градам и весям. – Но с женой ты не разводишься! – перебил патриарх. – Знаешь ведь, что епископу пристало девство! А еще в митрополиты метишь! – Грешен аз, – сказал Феодор. – Несмыслен аз. Разведусь. – Ты ее отошлешь в дальний монастырь! – сказал патриарх. – Отошлю, – сказал Феодор, поникнув головой. – Чтоб не виделись больше в сем мире! Лишь после кончины соединитесь в чистоте. – Да будет так, – сказал Феодор. Ему удалось под конец смягчить патриаршее сердце. Не столько смирением своим, сколько упоминанием об Андрее Юрьевиче. Патриарх перестал стучать посохом о пол, призвал ученых советников и заговорил о существе дела Ему не с руки было ссориться с сильным православным князем, пекущимся о церкви. Но и прав Киева, где сидел ими посаженный верховный пастырь, греки ни за что не соглашались нарушить, и дело решили наполовину: быть Феодору ростовским епископом, но лишь в том случае, если будет ему рукоположение от киевского митрополита. О второй же митрополии даже толковать не хотели, как Феодор их ни улещал: ссылались на какие-то древние каноны, которых он не знал и оспорить не сумел, хотя чуял, что греки хитрят и водят его за нос с этими канонами. И потому он вернулся во Владимир пристыженный и распаленный, еще больше распаленный на патриарха и его присных, чем патриарх был распален на него. – Что ж, на первый раз и то ладно, – сказал Андрей Юрьевич, прочитав послание от патриарха. – Начали с меньшего, а там, даст Бог, добьемся и большего. – Князь мой! – из глубины груди страдальчески промычал Феодор. – Я не поеду в Киев. – А рукоположение? – Князь мой! Не могу сейчас видеть врагов моих. Не ровен час согрешу: убью. В Константинополе они из меня бочку крови выпили. Дай отдышаться. – Ладно, не поезжай пока, отдышись, – милостиво хохотнул Андрей Юрьевич. * * * – Люба моя! – шептал ночью Феодор попадье. – Что они брешут, окаянные? Тебя – в монастырь! Косы эти – долой! Коленочками этими каменные полы протирать? Чтоб я – да без тебя?! Да пусть они околеют, псы бешеные! Да вся ихняя свора вонючая одного твоего ушка бархатного не стоит! |