Онлайн книга «Ведогони, или Новые похождения Вани Житного»
|
Когда из избы выметнулись, оказалось, что уж полдеревни к яме проследовало. Деревенские бежали кто с чем: с граблями, с топорами, бабы ухваты держат наперевес, малые ребятишки рогатки приготовили, а Колыбановы родичи большую сеть на телеге везут. Но многие были и с оружием, неужто самосуд учинят?.. Впрочем, какое им до этого дело, они, что обещали, исполнили… Дошли до девятого поля, когда совсем уж рассвело. Над нивой кружили вороны, Златыгоркины пташки принялись с ними переругиваться. Жаворлёночек кричал: — Вот ведь стервы чернобокие, учуяли поживу, слетаются на кровавый пир, чтоб им пусто было! А соловей поддакивал: — Да! Нет бы, как путным птицам, довольствоваться червяками да гусеницами, так не–ет… Вокруг ямы народ стоял стеной, не пробиться. И возгласы, которые раздавались из толпы, удивили Ваню, странное говорили‑то, кто шептал, кто вскрикивал: вила, дескать, попалась, самовила [54] ! Так ей, дескать, и надо! Ишь, курва, повадилась… Ребята переглянулись — что бы это значило? — и пожали плечами. Деликатная Златыгорка не сумела пробиться к яме, птички, всё ругавшиеся с воронами, остались при ней. Березай и не стал лезть в людскую чащу — с хортом игру затеял в перетягивание палки. А мальчик с девочкой протолкнулись к ловушке. Наклонился Ваня и увидел на дне глубокой ямы… женщину с растрепанными косами и… с крыльями, одно‑то точно сломано, и нога изувечена — попала в тяжелый капкан. Подняла она искаженное болью лицо — и мальчик вздрогнул: это была белая Вида, их со Стешей и лешачонком помайчима, а Златыгоркина мать! Глава 8. Самовила
Ребята так спешили как можно дальше увести Златыгорку с Березаем с места событий, что у Вани в боку закололо. Свернули к реке, оказалось — правильно сделали, потому что их непременно нагнала бы телега, в которой везли белую Виду. После уж, из рассказов Торопы да Потока, ребята узнали, как набросили сеть и вытащили самовилу из ямы, как она билась в крепкой сети, поднятая в воздух; капкан пропорол ячейки — и вила вывалилась на землю, но со сломанным крылом да ногой в капкане не смогла взлететь, хотя пыталась… Как из опустевшей ловушки достали доказательство вины: бездонные мешки, в которые вила собиралась складывать белоярую пшеничку… Как набросились на нее всем скопом, связали и положили в телегу… Как везли ее, а жители Деревни окружили повозку, понося самовилу, покусившуюся на урожай-гобино [55] … Как злые дети тыкали в нее палками… Ребята готовы были волосы на себе рвать — ведь это они, они всё сделали для того, чтобы крылатая женщина попалась. Но это было после. Сейчас же они думали, как подготовить бедную посестриму к страшному известию — ведь долго держать ее в неведении всё равно не удастся. Начали издалека. Ваня сказал: — Знаешь, Златыгорка, если бы в ловушку попался кто‑то близкий нам, например, Березай, то мы бы непременно придумали, как его выручить… — Зачем лешачонку пшеничка — он же ее не ист? — удивилась посестрима и кивнула на Березая, который как раз сломил сухую рябиновую ветку и со смаком уплетал. — Ну, это к примеру, — перебила мальчика десантница. — Он мог бы попасть в ловушку по ошибке, — бормотал Ваня. — Шел бы, шел по своей надобности — да и свалился в яму. — В ямку бух! — поддержал мальчика лешачонок. Златыгорка пожала плечами, они шли мимо кузницы, девушке, видать, не терпелось показать кузнецу свою гладкую шею, и о Березае, который, по случайности мог угодить в ловушку, она явно не думала. Поток был там же, где все, но в любой момент мог возвратиться, поэтому ребята потянули посестриму дальше, вниз по руслу. Березай, наевшись досыта древесины, отстал от них, он швырял в воду палку, а стремительный выжлок плыл за ней и приносил лешачонку. Степанида Дымова как бы невзначай спросила: — Когда мы были у вас на Планине, вы нас зерном кормили… А откуда оно у вас? Златыгорка, пожимая плечами, отвечала, дескать, мать летала — откудова‑то приносила пшеничку. Ваня сказал в пространство, дескать, небось, те, кто пшеничку выращивал, были не шибко‑то этому рады… А десантница обронила: если бы, дескать, попался хлеборобам тот, кто пшеничку таскает да потраву делает, несладко бы ему пришлось… Тут посестрима, витавшая в облаках, хлопнулась на землю: насторожилась, вскочила, прижала девочку к ивовому стволу и заорала, дескать, это мать в ловушку попалась, да? Стеша обреченно кивнула. Златыгорка скачками понеслась в гору, а Ваня заорал ей вслед: — Их слишком много, сейчас не выйдет!.. — Хитростью, хитростью надо… — кричала десантница, пустившаяся вдогонку. — Мы спасем ее! Обязательно! Потом! Златыгорочка! А пташки напевали хозяйке в оба уха, жаворлёночек: — Они правильно гуторят. Обмозговать всё надо. А соловей: — Вот ведь какие жадобы! Коршун их побери! Что им, зернышек для крылатых жалко? На вершине горушки Златыгорка всё же остановилась — села и повесила буйну голову промеж колен. Стеша подошла к ней, попыталась заглянуть в лицо — но посестрима не далась. Встала — и пошла, ребята двинулись следом. Когда шли через площадь, народ уж расходился. Дома их поджидала с известиями взволнованная бабушка Торопа. Дескать, что на свете‑то деется! Самовила эта — и есть Кузнецова Горбуша, помните, де, я вам рассказывала? Степанида Дымова покивала обомлевшему Ване — дескать, я давно это знала, а ты и не догадывался?! А старушка, качая головой, продолжала: — Сразу‑то не признали ее, времени ведь немало прошло, а после и раскрылись глазки! Совсем не изменилась Горбуша, то есть, тьфу, вила, — какая была, такая и осталась. Вот ведь, оказывается, кто проживал в Деревне, а никто и не ведал, думали, обычная горбунья! Спеленал, знать, крылышки‑то Чурила, чтоб сильно не заносилась самовила… На скулах Златыгорки заходили желваки, но девушка смолчала. А бабушка Торопа рассказывала, дескать, посадили покамесь вилу в подвал башни, а через три дня, когда Собутник‑то устроят в честь рождения Соколины, — тут и обкорнают злой виле крылышки, чтоб не летала куда не надобно, желтую пашеничку не таскала бы… Народ голосованием порешил, уж такой ор стоял на площади: одни–те предлагали сказнить самовилу — да и дело с концом, а другие, вишь, пожалели, пускай, де, станет нормальной бабонькой, как все другие–прочие… Эти и переголосили — то ли больше их было, то ли громче орали… |