Онлайн книга «Неон, она и не он»
|
И спросил бог перышко на теле двуглавого орла: «Кем ты хочешь быть после смерти?» «Парусом!» – ответило перышко. И стало перышко парусом и поплыло, куда дует ветер… Ах, какой счастливый конец у этой сказки! Николай Михайлович, Лариса Сергеевна, полчаса назад у вас родился внук, Николенька Ростовцев-Максимов! Вес 3,5 кг, рост 52 см, красотой весь в мамочку! С Наташенькой все в порядке! Ждем вас в гости на наш необитаемый полуостров! Счастливые мы… На лестничной площадке курит Сталин в мягких домашних тапочках. – Здравствуйте, товарищ Сталин! – Здравствуйте, товарищ Максимов. – Товарищ Сталин, вокруг вас одни враги! – Знаю, товарищ Максимов, знаю. Берия? – Берия, товарищ Сталин… – Хрущев? – Хрущев, товарищ Сталин… – Космополиты? – Космополиты, товарищ Сталин… – Евреи? – Они, товарищ Сталин… – Вот видите, товарищ Максимов, я все знаю, но ничего не могу поделать… – Как же так, товарищ Сталин? – Каждый день ко мне обращаются миллионы честных советских граждан, а я ничего не могу поделать. Но вам, товарищ Максимов я помогу советом… – Каким, товарищ Сталин? – Дайте вашей жене то, что она просит. Не забывайте о роли кухарки в управлении государством… Да вот она и сама вас зовет! – Димочка, малыш! Ты почему не спишь? – склоняется над ним в темноте мать, касаясь его молодыми мягкими прядями. – Мама, мама… – улыбаясь, шепчет он. – Миленький мой, Димочка, это я, Наташа! – отвечает мать. – Наташа… – улыбается он. – Хороший мой, хороший! – гладит его Наташа и целует кровоподтеки на его лице. – Что мы? Где мы? – спрашивает он, пытаясь приподнять голову. – Лежи, мой любимый, лежи! Я здесь, я с тобой… Когда звери убежали, она, корчась от боли и слез, добралась до жениха, села возле него и взвалила его голову и плечи себе на колени. Глядя на его безжизненное лицо и давясь слезами, она тихо скулила: – Димочка, родненький, не умирай, прошу тебя, не умирай! Неожиданно он дернулся, открыл глаза и произнес: – Мама, мама… – Миленький мой, Димочка, это я, Наташа! – в голос зарыдала она. – Наташа… – попытался он улыбнуться. – Хороший мой, родной, любимый Димочка! – заикаясь от рыданий, склонилась она над ним. – Что мы? Где мы? – спросил он, пытаясь приподнять голову. – Лежи, Димочка, лежи, мой любимый! Я здесь, я с тобой… – целовала Наташа солоноватые кровоподтеки. Он замер, затем пошевелился и, напрягая разбитые губы, произнес слабым голосом: – Наташенька, я не собираюсь умирать, а потому не говори того, о чем потом будешь жалеть… – Ты мой глупый, любимый дурачок! – улыбалась она сквозь слезы. – Я люблю тебя, Димочка, люблю, люблю, люблю! Я, как дура все ждала, когда полюблю тебя, как Володю, а оказалось, что я давно тебя уже люблю, но не понимала, потому что любила тебя не так, как его, а по-другому, потому что ты и сам другой… – торопилась она, словно боясь, что не успеет ему всего сказать. – Поцелуй меня… – попросил он, и она, склонившись и окружив его лицо растрепанным каштановым шатром, осторожно и нежно прижалась к его разбитому рту. Он напрягся, и лицо его перекосилось от боли. – Очень больно, мой хороший? – скривилось вслед за его лицом ее лицо. – Все болит… – ослаб он у нее на коленях и вдруг спохватился: – Не сиди на холодной земле! Встань и помоги мне добраться до стены… Двое пожилых, наблюдавших за ними мужчин, предложили помочь, но она, возбужденно отмахиваясь, закрыла его от них: – Не трогайте, я сама, я сама! Гримасничая – он от боли, она от безмерного сострадания – они общими усилиями усадили и привалили его к стене. – Скорую надо вызвать и милицию, – сурово посоветовал один из мужчин. – Не надо, ничего не надо… – поморщился он. – Все нормально, спасибо! Мужчины ушли, качая головами. – А я об этих уродов все ногти обломала! – стоя перед ним на коленях с залитым слезами и стянутым судорожной улыбкой лицом, показывала она ему руки. – Ничего, отрастут! Он неуклюже взял ее руки в свои и приложил к разбитым губам. – Мой милый, хороший, любимый Митенька! – бормотала она. – Митенька… Меня так мать в детстве звала… – Теперь я тебя так буду звать! – говорила она, не вытирая слез. – Голова кружится… Ничего, я сейчас немного посижу, и мы пойдем, – сказал он, подтягивая ноги. – Ну и рожа у меня сейчас, наверное… – Неправда! Ты у меня самый красивый, самый лучший, самый любимый! Мы сейчас придем, и я буду тебя лечить! – Календулой… – улыбнулся он, побеспокоив гримасой разбитые губы. – Не календулой, Димочка, не календулой! Сама залижу, мой хороший, сама, чтобы быстрее зажило! – Наташенька, я люблю тебя, ты не знаешь как… Мне даже бывает страшно… Я ведь думал, что ты мне изменила… – Димочка, я дура, я распоследняя дура! Я так тебя ненавидела, так ненавидела! Я в тот день и правда хотела тебе изменить, но не смогла, мой хороший, не смогла, потому что поняла, что люблю тебя! И заплакав в голос, она уткнулась ему в плечо, повторяя: – Верь мне, Димочка, верь, я никогда тебе не изменяла, никогда! – Я знаю, моя родная, знаю, не плачь! – утешал он ее мягким глубоким голосом. – И еще я боялась, что ты сгоряча наделаешь глупостей! – заикаясь от слез, проговорила она. – Глупая моя, ну что ты такое говоришь! Ну как бы я без тебя стал жить! Ну не плачь, моя родная, не плачь! – гладил он ее по голове. Она вдруг вскинула голову и, глядя ему в глаза, отчетливо сказала: – Я хочу тебе признаться… Я еще никому и никогда в этом не признавалась… Никто не знает, никто… Размазав тыльной стороной ладони по щекам слезы, она помедлила и, запинаясь, стеснительно произнесла: – Ведь я до тебя… ни с кем и никогда… не испытывала… оргазм… Даже с Володей… Была, как рыба холодная и бесчувственная… И дальше, горячо и сбивчиво, торопясь закидать ворохом слов былую принадлежность другим самцам; спеша похоронить и сравнять с землей нагую, отданную другим мужчинам часть своей жизни, так бездумно и бездарно потраченную: – И только ты меня разбудил, понимаешь, только ты! Я только с тобой узнала, что это такое, понимаешь! Только с тобой поняла, что значит быть настоящей женщиной! А это значит, что ты и есть мой первый мужчина, мой самый первый мужчина в жизни, самый настоящий и самый любимый, только мой, только для меня! Ведь так, ведь правда, Димочка? |