Книга Приглашение, страница 11 – Клод Симон

…посеребренная статуя невысокого лысого человека с бородкой, властного, в поношенном костюме, искрящаяся на солнце, крошечная на фоне искрящихся гор, впопыхах сфотографированная из окна автобуса, подпрыгивающего на разбитой, размытой, словно из другого времени дороге, на площади в окружении выбеленных известкой домишек, с серыми крышами, тоже размытых, убегающих назад…

…пятнадцать гостей стоят над своими опрокинутыми отражениями в зеркале наборного паркета из ценных пород дерева, колоссальный Георгиевский зал, оргия мрамора, золота, оранжево-черных диванчиков между полированными колоннами, под оконными проемами, над которыми укреплены доски с начертанными золотом именами князей-генералов, графов-генералов, великих князей-генералов, кавалеров ордена святого Георгия, победителей татар, шведов, турков, поляков, литовцев, украинцев, французов, монголов, пруссаков: Потемкин, Суворов, Багратион, Ермолов, Кутузов, Беннигсен, Тормасов…

…такая старая, призрачная, развалина посреди пустой, пыльной равнины, тоже словно рассыпающаяся в пыль, сероватая, стоящая там, изможденная, большие кольца черной туши вокруг глаз, выслушивающая комплименты со смущенной, вымученной улыбкой, благодарящая, держащая на сгибе локтя букет уже увядших цветов.

Дойдя до мавзолея, они останавливаются, щелкнув каблуками, и, сделав четверть оборота налево, поворачиваются к нему лицом, разводящий стоит между двумя часовыми, немного отступив назад, пять человек (два солдата нового караула, два, стоящих по обеим сторонам входа и ожидающих, что их сменят, и разводящий) абсолютно неподвижны, затем, хотя никакого приказа не слышно, два солдата нового караула поднимаются механическим шагом по ступеням, застывают на время, затем делают четверть оборота, оказываясь лицом к лицу с часовыми, по-прежнему замершими у входа, а те с четвертым ударом курантов на Спасской башне резко поднимают карабины, которые они держат в левой руке, так что приклад оказывается на уровне бедра, также делают четверть оборота, оказываясь спиной к мавзолею, трогаются с места, спускаясь вниз по ступеням той же механической поступью, в то время как те, которые их сменили, делают два шага вперед, поворачиваются друг к другу спиной, синхронно делают пол-оборота, становятся лицом к лицу по обе стороны от входа, опустив карабины, чьи приклады одновременно ударяются о мраморную плиту, грохот двух ударов сливается в один звук, и застывают неподвижно.

Два сменившихся с поста часовых теперь стоят справа и слева от сержанта, все трое одним движением поворачиваются налево, хотя по-прежнему не прозвучало ни единого слова, правый часовой, высоко поднимая до отказа вытянутые ноги, проходит между разводящим и мавзолеем, оказывается на одной линии со вторым часовым, так же выбрасывающим ноги вперед и вверх, разводящий идет следом за ними, теперь три человека сплавлены в одно, подбитые гвоздями сапоги молотят по вымощенной мрамором дорожке, правые руки мерно движутся в такт шагам, кисти, затянутые в белые перчатки, отлетают далеко назад, затем возвращаются к прикладу, потом снова назад, карабин плывет, вертикально зажатый в левой руке, спины выпрямлены, штыки сверкают на солнце, а они идут вдоль высокой стены из красного кирпича с флорентийскими зубцами в виде голубиных крыльев, проходят перед пустыми трибунами, молодые елочки, высаженные группками по три, растут вдоль стены, где под ровным рядом мраморных табличек параллельно друг другу покоятся набальзамированные мумии старых мятежников с высокими профессорскими лбами, кое-как завязанными галстуками, с закрытыми глазами за стеклами пенсне, их лица наконец безмятежны, умиротворены, губы сомкнуты навсегда.

Как возник ваш интерес к России?

Как писатель может игнорировать страну со столь ослепительным литературным наследием (Гоголь, Тургенев, Толстой и Достоевский, которого иначе чем памятником не назовешь)?

И потом — как пройти мимо той же самой страны, ставшей полигоном для марксистского учения (утопии?) (впрочем, Маркс не был русским. Это была, если угодно, импортная философия…), страны, где появились столь монументальные (и в зле, и в добре) личности, как Ленин, Троцкий или Сталин?..

Какие впечатления сохранились у вас от первого посещения России, в 1937 году?

Полная растерянность. Прежде всего, меня поразил «восточно-азиатский» и печальный облик этой страны (в 37-м я увидел редкостно притягательную часть Москвы под названием Китай-город — ее тогда еще не снесли, чтобы на ее месте выстроить «современную» гостиницу, безобразную и «колоссальную»…).

Кроме того, с политической точки зрения (все в том же 1937 году) — тайна.

Кроме того, люди (в вагонах третьего класса), необыкновенно симпатичные и добродушные, похожие на детей (быть может, чересчур: дети подчас могут, сами того не желая, быть ужасными…).

Ваш следующий приезд, о котором рассказывает «Приглашение», состоялся полвека спустя. Оживил ли он хоть каким-то образом прежние чувства?

Нет. Это было нечто совершенно иное. В 1986 году результат катастрофического советского эксперимента был налицо. Страна словно находилась в столбняке. В культурном отношении — полностью разрушена. К примеру — какой советник Горбачева мог составить список лиц, приглашенных на мирный форум «интеллектуалов»: от него глаза на лоб лезут! (официозный художник из Эфиопии, братья из Гарлема, турецкий поэт, индийский писатель, и другие… готовые с закрытыми глазами подписать что угодно).

С какими образами у вас связана Россия и русские?

Ряд образов, столь же контрастных и противоречивых, как, например, Санкт-Петербург и Москва.

Верите ли вы в «славянскую душу»?

Для материалиста, которым я являюсь, слово «душа» лишено смысла. Что же касается знаменитой «славянской души», достаточно прочитать несколько страниц, наудачу выбранных из произведений Толстого и Достоевского, которые хотя и были современниками, но противостоят друг другу во всем, чтобы немедленно осознать, что «русская душа» ничем не отличается от любой другой, то есть попросту не существует, и что все толки о ней — плоская выдумка западных читателей, погрязших в декартовском позитивизме, для которого два и два в сумме обязательно равняются четырем.

Естественно, окружающая среда (историческая или географическая) по-разному воздействует на физико-био-химическое единство (везде одинаковое, идет ли речь об эскимосе или жителе островов Фиджи), которым является человек, и, конечно же, нельзя отрицать, что отсюда вытекают различия в образе жизни или складе мышления. Но разницы на глубинном уровне — как, например, между птицей и рыбой — не существует. Удобным клише «славянская душа» широко пользовались как для рекламы ночных клубов типа «кавказский подвальчик» (балалайка, ностальгические песни, перченые шашлыки и т. д.), так и для того, чтобы на научный манер «объяснить» признания обвиняемых на московских процессах, не думая (или, скорее, не желая думать) о том, что здесь давала себя знать не эта самая знаменитая «душа», но такое обращение с людьми, в котором нет ничего специфически славянского, оно старо как мир (и вдобавок Сталин пользовался им очень искусно): бить, бить, бить и снова бить, пока несчастный не будет готов на все, лишь бы это кончилось (на следующий день после того, как Крестинский отказался от своих «признаний», он был приведен на заседание суда с рукой на перевязи и был готов «признаться» в чем угодно…)