Онлайн книга «Летнее утро, летняя ночь»
|
Клариссу будто оглушили. – И это еще не все. – Самую главную новость Эгги-Лу приберегла на конец. – Что там еще? – мрачно спросила Кларисса. Эгги-Лу молча обвела взглядом комнату и уютно свернулась под теплыми одеялами. Через некоторое время она проговорила: – Я скоро умру. Клариссу так и подбросило в кресле, и ее волосы разметались в соломенном изумлении. – Что? – Что слышала. Я скоро умру. – Эгги-Лу со значением улыбнулась. – Вот так тебе, чтобы не воображала! – Это ты сейчас придумала, Эгги-Лу! Врунья несчастная! – А вот и нет! Не веришь – спроси у моих родителей или у доктора Нильсона! Они тебе скажут! Я скоро умру. И у меня будет самый шикарный гроб. Папа так решил. Ты бы слышала, как он теперь со мной разговаривает. Придет вечером, сядет вот в это кресло, где ты сидишь, и берет меня за руку. Мне его почти не видно, только глаза. Странные какие-то. И у нас начинается беседа. Он говорит, что гроб у меня будет золоченый, изнутри атласная обивка, настоящий кукольный домик. И кукол можно будет с собой взять, он обещал. А для моего кукольного домика он купит участок земли, и я там смогу играть без помех, вот так-то, Воображуля! Причем место будет высокое, чтобы я царила над всем миром. И вообще, и вообще, и вообще, я буду самая красивая и в куклы буду играть сколько захочу. У меня будет нарядное зеленое платье, как у тебя, и бабочка-данаида, и встретит меня не какой-нибудь там дядя Питер, а настоящий АПОСТОЛ Петр. Кларисса сидела с каменным лицом, сгорая от нестерпимой зависти. У нее навернулись слезы, и она в нерешительности поднялась с кресла, не сводя глаз с Эгги-Лу. Со сдавленным криком она бросилась прочь из комнаты, кубарем скатилась по лестнице, выскочила на свет весеннего дня и, заливаясь плачем, побежала по газону к себе домой. Как только Кларисса захлопнула за собой входную дверь, ее окружили аппетитные запахи маминой кухни. Мама резала яблоки и укладывала их в подготовленную форму для шарлотки; Кларисса получила выговор за дверной грохот. – Ну и ладно! – Дочка поерзала розовыми панталончиками по обеденной скамье. – Какая все-таки вредина Эгги-Лу! Мама Клариссы подняла глаза. – Вы опять за свое? Сколько раз тебе сказано… – Она собралась умирать и теперь сидит в кровати и дразнится, дразнится. Вообще уже! Мать выронила кухонный ножик. – Ну-ка, ну-ка, повтори, что ты сказала, милая моя? – Она скоро умрет и теперь надо мной издевается! Мама, ну скажи, что мне делать? – Что тебе делать? Сейчас? Или когда? – Немое замешательство. Мать вынуждена была сесть на стул; ее пальцы судорожно теребили фартук. – Надо ей помешать, мама! Чтобы этого не произошло! – Это в тебе говорит доброта, Кларисса. Ты такая заботливая. – При чем тут доброта, мама! Ненавижу ее, ненавижу, ненавижу! – Что-то я не поняла. Если ты ее ненавидишь, то почему собираешься ей помешать? – Не помогать же ей! – Но ведь ты сама сказала… – Мама, ты мне только хуже делаешь! – Она горько расплакалась, кусая губы. – Одно слово – девчонки. Вас не разберешь. Ты хочешь помешать Эгги-Лу или не хочешь? – Хочу! Обязательно надо ей помешать! Чтобы ничего у нее не вышло. Чтобы не хвасталась своей… палочкой! – Кларисса замолотила кулачками по столу. – Чтобы не задавалась: «У меня есть, а у тебя нету!» У матери вырвался вздох. – Ах вот оно что. Кажется, понимаю. – Мама, а можно, я умру? Только первой! Чтобы ей утереть нос. Пусть завидует! – Кларисса! – Под ситцевым фартуком кремосбивалкой зашлось сердце. – Как у тебя язык повернулся! Нельзя говорить такие вещи! Прямо беда с тобой! – Почему это нельзя? Ей можно, а мне нельзя? – Да что ты знаешь о смерти? Это совсем не то, что ты думаешь. – А что это? – Ну, как сказать… это… это… Господи, Кларисса, что за дурацкий вопрос. Ничего ужасного в этом нет… Естественное явление. Да, вот именно, естественное явление. Мать разрывалась между двумя правдами. Ведь у детей своя правда – неискушенная, одномерная, а у нее своя, житейская, слишком обнаженная, мрачная и всеохватная, чтобы открывать ее милым несмышленым созданиям, которые с заливистым смехом бегут в развевающихся ситцевых платьицах навстречу своему десятилетнему миру. Тема и в самом деле щекотливая. Как и многие другие матери, она решила уйти от грубых реалий в область фантазии. Бог свидетель, о хорошем говорить проще; да и зачем ребенка травмировать? Поэтому она дала Клариссе такое объяснение, которого та ждала менее всего. Она сказала: – Смерть – это долгий, крепкий сон и, скорее всего, с разными интересными видениями. Вот и все. Каково же было ее удивление, когда дочка взбунтовалась хуже прежнего: – В том-то и дело! Что обо мне ребята в школе подумают? Эгги-Лу надо мной смеяться будет! Мать резко поднялась со стула. – Ступай к себе в комнату, Кларисса, и больше меня не дергай. Свои вопросы задашь позже, но сейчас, ради бога, дай мне собраться с мыслями! Если Эгги-Лу действительно умирает, мне нужно немедленно зайти к ее маме! – А можно сделать так, чтобы Эгги-Лу не умерла? Мать заглянула ей в глаза. В них не было ни понимания, ни сочувствия – только блаженное неведение и первобытная зависть, а еще детское желание неведомо чего, неведомо в каких размерах. – Да, – не своим голосом сказала мать. – Нужно сделать все, чтобы Эгги-Лу не умерла. – Ой, спасибо тебе, мамочка! – торжествующе воскликнула Кларисса. – Мы ей устроим! Мать вяло улыбнулась, прикрывая глаза: – Уж постараемся! * * * Миссис Шеперд подошла к дому Партриджей с черного хода и постучалась в дверь. Ей открыла миссис Партридж. – О, здравствуй, Элен. Миссис Шеперд пробормотала что-то нечленораздельное и переступила через порог, еще не надумав, что сказать. И только присев на угловой диванчик, выдавила: – Я только что узнала про Эгги-Лу. Натужная улыбка исчезла с лица миссис Партридж. Она медленно опустилась рядом. – Мне не хочется об этом говорить. – И не нужно, ни в коем случае. Я только подумала… – О чем? – Глупо, конечно. Но я усомнилась, правильно ли мы воспитываем своих детей. Может, внушаем не то, что нужно, или молчим о чем-то важном. – Не понимаю, – сказала миссис Партридж. – Видишь ли, Кларисса завидует Эгги-Лу. |