Книга Порошок в зеркалах, страница 30 – Анастасия Эльберг

— Я чем-то отличаюсь от остальных женщин-врачей, с которыми вы работаете?

— На свете нет ни одной похожей женщины, и вы об этом прекрасно знаете.

— Для вас все женщины одинаковы, потому что они женщины. В этом плане я отличаюсь от них?

— Разве что тем, что вы — очень красивая женщина, которая боится самой себя…

— Тогда что вас во мне не устраивает?

Вивиан поднялся и отошел от стола на пару шагов — теперь между ним и Анжеликой находилось кресло.

— Послушайте, доктор Гентингтон. Если вы таким образом решили еще раз подчеркнуть мою аморальность, не стоит. Это перестает быть забавным.

— Мне что, раздеться, чтобы вы поняли, о чем я говорю? Предложить вам заняться любовью в церкви? На кладбище?

Вивиан положил руку на спинку кресла и улыбнулся.

— А если я попрошу вас раздеться, вы это сделаете?

Анжелика легко пожала плечами и принялась расстегивать верхние пуговицы халата.

— Почему бы и нет? Сегодня здесь жарковато.

— Не надо. Доктор Гентингтон, что на вас нашло? Не подумайте, что я хочу вас обидеть…

— А мне кажется, что хотите. Меня нервирует тот факт, что наше общение ограничивается вашими монологами о прелести греха и моими репликами о том, что вас надо сжечь на костре.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула секретарь.

— Прошу прощения, доктор Гентингтон, — сказала она, — к вам пациенты.

Анжелика бросила взгляд на наручные часы.

— Как всегда, на пять минут раньше, — констатировала она.

— Пожалуй, мне пора. — Вивиан подвинул кресло к столу. — Меня пациенты не ждут, но было бы неплохо последовать вашему примеру и разобрать бумаги. И, так как мы не закончили разговор, предлагаю продолжить его вечером.

— Отличная мысль. Приходите в гости. Джеральд уехал на пару недель, так что я буду одна.

…Афродита стояла напротив витрины книжного магазина и изучала яркие обложки новинок.

— Почти ничего хорошего, — уведомила она Адама. — Когда ты закончишь роман? У меня целая куча друзей-писателей, но они так медленно пишут, что хочется выть в голос.

Ночные улицы города освещали фонари, но их молочный свет был слишком слабым, и создавалось впечатление, что темнота намеревается их проглотить. Немногочисленные прохожие торопливо проходили по мостовой, поднимая воротники и кутаясь в шарфы. Дождя не было, но от этого теплее не становилось — дыхание превращалось в пар, который исчезал во мгле и становился частью сумрака.

Афродита достала из кармана плаща бархатные перчатки.

— Тебе не холодно? — спросил Адам.

— Я люблю холодную погоду. И ночь тоже люблю. Я часто гуляю ночью.

— В одиночестве?

Она пожала плечами.

— Кого мне бояться? Вампиров? Маньяков? Серийных убийц? — Она достала сигареты и, прикрыв огонек зажигалки рукой, закурила. — Кроме того, все вещи не от мира сего вызывают во мне любопытство.

Адам понимающе кивнул.

— Не могу с тобой согласиться, но о вкусах не спорят.

— А почему бы тебе для разнообразия не поспорить? Или ты думаешь, что маньяк или серийный убийца — это что-то, что должно вызывать любопытство?

— У меня это любопытства не вызывает, но ведь все люди разные.

— Иногда мне хочется сказать, что ты скучен. Ты когда-нибудь задумывался о том, что в тебе интересного? — Заметив, что Адам собирается ответить, она остановила его жестом. — Нет, не для меня. Для самого себя. Другим наплевать, что ты о себе думаешь. Для себя ты когда-нибудь пытался ответить на этот вопрос? Не думая о том, какое впечатление ты произведешь на других людей?

— Нет, — честно ответил Адам.

— Вот тебе и ответ на твой давний вопрос о том, что меня связывает с доктором.

Они снова двинулись по тротуару в неопределенном направлении. Легкий ветерок шевелил волосы Афродиты — не собранные и не прикрытые беретом, они свободно лежали на плечах.

— Он производит такое впечатление не потому, что у него какие-то особенные взгляды на жизнь, а потому, что он хорошо осведомлен о самом себе. И каждый день задает себе новые вопросы на этот счет. Просто для других это зачастую не заметно. Да и не важно. Кому какое дело, что ты о себе думаешь? Когда мы с ним познакомились, он тоже у меня спросил: «Как ты думаешь, что в тебе интересного?». И я так же, как и ты, промолчала, потому что ответа на этот вопрос у меня не было.

— А потом ты на него ответила?

— Да. Но потом появились другие вопросы. — Афродита посмотрела на звездное небо и затянулась сигаретой. — Вначале мне было любопытно. Мне нравилось с ним разговаривать, в его обществе я чувствовала себя уверенно и спокойно. У меня было ощущение, что я могу спать с ним в одной постели обнаженной, но он и пальцем ко мне не прикоснется — настолько я ему доверяла. Ну, это, конечно, образное сравнение. — Она рассмеялась и посмотрела на Адама. — В то время я не могла думать о чем-то большем. Его предложение собрать вещи и переехать к нему оказалось для меня полной неожиданностью…

Афродита замолчала, разглядывая подвыпивших подростков, которые прогуливались по другой стороне улицы.

— Если честно, не знаю, чем я его так зацепила. У меня не такая уж чтобы выдающаяся внешность — я всегда считала себя симпатичной, но не более. Я не была тогда опытной и искусной любовницей. Наверное, в этом мире есть что-то, чего мы не понимаем. То есть, я в этом уверена — есть, и это что-то сводит незнакомых людей. И не стоит пытаться понять логику. Мы занимались любовью, потом сидели на балконе и смотрели на звезды, потом снова занимались любовью… наверное, он подумал, что зря со мной связался. Впрочем, мне он этого не говорил. С другой стороны, если бы не я, он бы не решился на вторую диссертацию. Так что в какой-то мере мы повлияли друг на друга. Хорошо или плохо — это другой вопрос. — Афродита выбросила недокуренную сигарету и потушила ее каблуком сапога. — Однажды он дал мне попробовать тот кофе, который ты недавно пил. И потом сказал: «Мне нравится, что ты начинаешь понимать». Я не знала, что это значит. Но потом поняла.

— И что же это значит?

— На самом деле, это значит очень многое, Адам. К примеру, то, что иногда мы осознаем, что совсем не те, кем являемся. Но если у нас нет мужества это признать, если у нас недостаточно смелости для того, чтобы идти той дорогой, которая нам нравится, то мы будем стоять на месте, и в конце пути так никуда и не придем — потому, что не двигались. Дело тут не в пороке. Дело тут в том, что люди боятся исследовать себя изнутри не потому, что они испытывают страх перед откровенностью. Они боятся найти там что-то безумное. Что-то, что заставит их пересмотреть свои взгляды на вещи. Когда они переступают через этот страх, то начинают понимать.