Онлайн книга «Когда псы плачут»
|
Задев мое плечо грудью, Октавия выпрямилась и отошла. Это было так приятно, что у меня побежали мурашки. Руб тут же потянулся к пиву и схватил его. – А мы рискнем, – завил он, – старик все равно последнее время в хорошем настроении. Тут Руб не соврал. Годом раньше отец изрядно помаялся, оставшись без работы. Но той зимой у него было работы полно, и я ему время от времени помогал по субботам, если он просил. Руб тоже. Отец у нас сантехник. Мы уселись за кухонный стол. Руб. Октавия. Я. И пиво: стоит посередине стола и потеет. – Ну? Это Руб спросил. – Что – «ну»? – Ну, как с пивом будем, тупица, блин? – Остынь, а. Мы все полыбились, ехидно. Даже Октавия, потому что она уже привыкла к тому, как мы с Рубом общаемся, ну или по крайней мере, как Руб – со мной. – Разольем на троих? – продолжал Руб. – Или просто пустим по кругу? Вот тут Октавию и посетила классная идея. – Как насчет наморозить из него льда? – Это что, какая-то гадкая шутка? – не понял Руб. – Конечно, нет. – Лед из пива? – Руб пожал плечами, прикидывая. – Ну, думаю, на улице, в общем, тепло, а. Где у нас эти пластмасски для льда? Ну, знаешь, с палками? Но Октавия уже полезла в шкаф и нашла, что нужно. – Опа. – Октавия усмехнулась (у нее был красивый рот с ровными белыми восхитительными зубами). – Отлично. Значит, всерьез. Руб откупорил пиво и уже собирался разливать – равными порциями, ясное дело. Тут под руку. Я. – Может мы их сполоснем или как-то? – Зачем? – Ну они в этом шкафу, может, десять лет лежали. – И что? – Да поди запаршивели там, заплесневели все, и… – Дашь ты мне это драное пиво разлить!? Мы все опять посмеялись сквозь неловкость, и наконец, осторожненько, Руб разлил пиво по трем контейнерам для льда. И в каждом укрепил палочку, чтобы стояла ровно. – Вот так, – подытожил он, – хвала Иисусу. – И медленно двинулся к холодильнику. – В морозилку, – подсказал я. Он замер с поднятой ногой, медленно, аккуратно развернулся ко мне и сказал: – Ты серьезно думаешь, я такой клоун, что поставлю пиво, которое только что вынул из холодильника и разлил в ледяшки, просто на полку? – Поди знай. Он отвернулся и двинулся к холодильнику. – Октавия, открой, а? Она открыла. – Спасибо, дорогая. – Да не за что. После этого оставалось только подождать, пока кубики застынут. Мы немного посидели молча, потом Октавия заговорила с Рубом. – Может, займемся чем-нибудь? – спросила она. Для меня это был сигнал смываться – с большинством девиц. Про Октавию, впрочем, я не был уверен. Но на всякий случай все равно смылся. – Ты куда? – спросил Руб. – Не знаю точно. Я вышел с кухни, прихватил куртку и вылез на крыльцо. С порога пояснил: – Может, на собачьи бега. Или так, поброжу. – Ясно. – До скорого, Кэм. Взглянув на прощание на Руба и, бегло, на Октавию, я увидел желание в глазах обоих. Октавия хотела Руба. А тот – просто девчонку. Все вот так просто. – Пока, – ответил я и вышел. Сетчатая дверь хлопнула за моей спиной. Зашаркал подметками. Сунул руки в рукава куртки. Теплые рукава. Мятый воротник. Руки в карманы. Ладно. Я пошел. Скоро вечер пробрался в небо, и город ссутулился. Я знал, куда иду. Не зная, не думая, знал. Я шел к дому одной девушки. Девушки, с которой я познакомился в прошлом году на собачьих бегах. Ей понравился. Ей понравился. Не я. Ей понравился Руб. Она даже раз назвала меня недотепой, когда говорила с ним, и я подслушал, как мой брат отхлестал ее словами и отшвырнул прочь. И вот какое я тогда завел обыкновение: стоять под ее окнами, на другой стороне улицы. Стоял, смотрел, вглядывался, надеялся. И уходил, насмотревшись на задернутые шторы. Ее звали Стефани. В тот вечер, который я теперь для себя зову вечером пивного льда, я торчал там чуть дольше обычного. Стоял и представлял, как прихожу с ней домой, распахиваю перед ней двери. Упорно представлял, пока проникающая боль не вывернула меня наизнанку. Я стоял. Душой наружу. Плотью внутрь. – Ну что ж. Идти оттуда было прилично, потому что она жила в Глибе, а я рядом с Центральным вокзалом, в переулке с мятыми водостоками и железнодорожной линией на задах. Но это, в общем, было привычно – и расстояние, и переулок. В каком-то смысле я даже горжусь, откуда я. Домик-маломерка. Семья Волфов. Минуты все волочились и волочились куда-то, я шел домой и, увидев отцовский фургон у нас на улице, даже разулыбался. В последнее время у нас всех все шло, в общем, путем. У Стива, старшего брата. У Сары, сестры. У миссис Волф – несгибаемой миссис Волф, моей матери, которая зарабатывает на жизнь уборкой в чужих домах и в больнице. У Руба. У отца. И у меня. Почему-то в тот вечер по дороге домой на меня нашла безмятежность. Я был рад за нашу семью, ведь, вроде, выходило, что у нас все отлично. У всех. Мимо пролетел поезд, и мелькнуло ощущение, будто в нем я могу расслышать весь город. Это чувство налетело на меня и тут же ускользнуло. Видно, все ускользает. Приходит к тебе, побудет мгновение и вновь убегает. Тот поезд мне показался как будто бы другом, и когда он скрылся, во мне словно что-то перевернулось. Я был один на улице, и, хотя тревожиться по-прежнему было не о чем, минута безмятежности прошла, и грусть вскрывала меня медленно и сосредоточенно. Городские огни светили сквозь вечер, тянули ко мне руки, но я знал, что им никогда не дотянуться. Встряхнувшись, я поднялся на крыльцо. В доме разговаривали про ледяные кубики и исчезновение пива. Я-то планировал свой кубик съесть, пусть даже обычно я банку пива не допиваю. (Утолю жажду и всё, на что Руб однажды сказал: «Так же и я, чувак, но я все равно продолжаю пить».) Идея с кубиками казалась хотя бы более-менее интересной, и мне захотелось поучаствовать и попробовать, что вышло. |