Книга Само собой и вообще, страница 10 – Кристина Нестлингер

— Наверно, надо позвонить маме, пусть она его заберет, — сказала я Ани.

— А почему, собственно, маме? — спросил Ани. — Позвони папе!

— Это будет бесполезная трата времени, — возразила я, — он сразу предложит позвонить маме!

— Тогда скажи, — просипел Ани, которому было трудно говорить из-за больного горла, — тогда скажи, что мама не может и что она сказала, что это должен делать он!

— Но мама этого не говорила, — уперлась я.

Ани сказал, что незачем обходиться с правдой так буквально. Но я все равно отказывалась. Я твердо решила держать нейтралитет, не становиться ни на папину, ни на мамину сторону и ни во что не вмешиваться. А это было бы вмешательство!

— Ладно, тогда я сам позвоню! — Ани встал с постели и, шатаясь, побрел к телефону. Набрал номер и прохрипел, чтобы позвали магистра Поппельбауэра.

Как я напророчила, так и вышло. Папа сказал, что никак не может уйти с работы, у него сейчас начнется очень важное совещание. Пусть Ани позвонит маме и скажет, чтобы она забрала Шустрика.

Ани соврал, что уже звонил маме, но она сегодня поехала в магазин не на машине. Машина у автомеханика. А ехать до школы на трамвае займет уйму времени. А на такси слишком дорого.

Ну и ерунда! Когда это нашей маме такси было слишком дорого! Это же не вертолет! Мама даже к парикмахеру часто ездит на такси.

Думаю, папа тоже сказал что-то в этом роде, но тут Ани просипел в трубку:

— Да все равно, придурок чертов, можешь ты хоть раз тоже что-то сделать!

Потом грохнул трубку на рычаг и побрел обратно в постель. И при этом бормотал:

— Само собой, просто вообще не бывает таких важных совещаний, которые нельзя при необходимости отложить!

— Это ты так думаешь, — сказала я. — Но я не уверена, что он с этим согласится!

Ани лег в кровать, накрылся одеялом и отпил глоток ромашкового чая, чтобы облегчить боль в горле. А потом сказал:

— Ну так вот, если папа прямо сейчас не идет к машине, тогда он мне просто вообще больше не нужен.

— Может, все-таки позвонить маме? — спросила я. Ани упрямо тряхнул головой. Иногда он бывает очень несговорчивым. И хотя он на три года младше меня, я в таких случаях не могу ему противоречить.

Я только спросила:

— А вдруг бедного Шустрика так никто и не заберет?

— Тогда директриса скоро опять позвонит, — сказал Ани и посмотрел на часы. — Если через полчаса папа с Шустриком не вернутся домой или директриса позвонит еще раз, звони маме!

Мне это не понравилось, но я кивнула. И мы стали ждать. Ани в кровати, я на ее краешке. И пока мы так ждали, я спросила Ани:

— А как ты отговоришься, если узнают, что мама понятия не имела, что Шустрик заболел, и что ее машина не у механика и она никогда не говорила, что ей слишком дорого ехать на такси?

Ани сказал:

— Во-первых, никто про это не узнает, папа с мамой все равно друг с другом не разговаривают. А во-вторых, не нужно удивляться, что у сына, который наблюдает, как разрушается брак его родителей, появляются нарушения в психике и он врет почем зря. — И Ани повернулся к стене лицом, а ко мне задом.

Всего через двадцать минут приехал папа с Шустриком. Увидев подъезжающую к дому машину, я быстро легла в кровать и стала кашлять.

Бедный Шустрик и вправду был совершенно не в себе. Глаза мутные, горячий, как печка, и слабый, как тряпка. А папа вдруг совершенно перестал торопиться. Сходил в кондитерскую и принес бисквитного печенья, заварил нам чаю, взбил подушки и вытряхнул из кроватей крошки. У нас воцарилась настоящая гармония между отцом и детьми. Жаль только, Шустрик в ней не участвовал. Как только папа раздел его и уложил в постель, он сразу же провалился в глубокий лихорадочный сон.

Гармонии между отцом и детьми не помешал даже мамин звонок. Она интересовалась, как дела у меня и у Ани и чего мы хотим на ужин: она только что уговорила уборщицу из своего магазина сходить за покупками. Конечно, мама очень удивилась, что к телефону подошел папа, и мало-помалу выяснилось все то, что, по словам Ани, никогда не должно было выясниться. Но Ани не пришлось говорить папе, что нельзя обижаться на вранье ребенка с нарушенной психикой, потому что папа вообще не спросил, почему Ани его обманул. Наверно, не хотел препираться с больным сыном. Или у него просто вообще совесть нечиста.

Папа собрался уходить лишь незадолго до маминого возвращения. Тут Шустрик немного приободрился.

— А куда ты идешь? — спросил он папу.

— Мне нужно вернуться на работу, — ответил папа.

— А когда ты снова придешь домой? — спросил Шустрик.

— Скоро, — ответил папа.

— А скоро — это когда? — переспросил Шустрик.

— Скоро — это около девяти или десяти, — сказал папа.

— Значит, в девять? Или в десять? — Шустрику хотелось знать поточнее.

— В девять тридцать! — сказал папа.

— Честное слово? — спросил Шустрик.

— Честное слово! — ответил папа.

Я как раз, кашляя, шла в туалет и видела лицо папы, когда он давал Шустрику честное слово. Он действительно давал его по-честному! Я хорошо разбираюсь в папиной мимике. Когда ему приходится врать, он выглядит совсем по-другому. Он не смотрит на того, кого обманывает, а обводит окружающую местность неопределенным взглядом, и у него начинают бегать глаза.

Папа опоздал с выполнением своего честного слова всего на полчаса, и я, дуреха с розовыми очками на носу, снова увидела на семейном горизонте проблеск надежды. Потому что был четверг. А четверг, как известно, — один из дней, посвященных Вильме.

«Ну вот! — подумала я. — Мы для него все-таки важнее, чем какая-то интрижка! Когда нужно, он на всех парах мчится к нам».

Но на самом деле к нам на всех парах примчалась грандиозная ссора. Началась она с того, что мама потребовала от папы помогать ей ухаживать за больными детьми.

— О’кей, — сказал папа, — буду раньше приходить домой.

Но мама сказала, что он должен присматривать за нами и в течение дня. Ведь ее компаньонка все еще в США, а закрыть магазин она не может. Ей нужно зарабатывать деньги. А если папа на несколько дней скажется больным, его заработок не уменьшится. В конце концов, он наш отец, и у него равные с мамой обязательства по отношению к нам.

Вот тут папа как с цепи сорвался! Стал орать, что у него тяжелая работа и ее нельзя сравнивать с торговлей в какой-то лавчонке.

Потом он выбежал в коридор, достал из шкафа чемодан, покидал туда свои шмотки и при этом кричал, что он мог бы еще заявить об уходе с работы и взять на себя ведение домашнего хозяйства! И тогда мы будем жить только на то, что приносит мамина лавчонка. И уж точно положим зубы на полку!