Книга Лабиринт отражений, страница 42 – Сергей Лукьяненко

Ух. Это и впрямь он, а не программа-бармен.

— Леонид, — говорю я.

Андрей морщит лоб. В этом теле он меня не видел, и перестраховывается.

— Мужик! — страшным шёпотом говорю я. — Ты чего? Опять налоги замучили? Рэкет файло спёр? Так скажи, найдём…

Андрей перегибается через стойку, вопит:

— А! Не признал! Вырос-то как! Мужчина!

Вика терпеливо мнётся рядом. Ей, кажется, не по себе.

Как и мне в зоне отдыха публичного дома.

— Тебе как обычно? — интересуется Андрей, тянет руку к бутылкам.

— Джин-тоник, один к одному, — усмехаюсь. — Я это, я. Только мы лучше над рекой посидим. В одиночестве.

Андрей слегка морщится и косится под стойку — там у него терминал.

— Все каналы забиты? — ужасаюсь я.

— Тебе один найдём, — решает Андрей. Протягивает руку, нажимает что-то. — Делов то на копейку… Как удачно! Обрыв связи, один канал освободился! Валяйте, только быстро!

Хватаю Вику за руку, тяну к двери в каменной стене ресторана. В тамбуре приказываю:

— Индивидуальное пространство для нас обоих. Никакого допуска.

— Принято, — шепчет потолок. — Никакого допуска. Вы — гости ресторана. «Три поросёнка» желают вам приятного отдыха.

— Как круто, — иронически говорит Вика. — А ты здесь постоянный клиент?

— Да.

Я не вдаюсь в мелкие детали, вроде той маленькой дайверской афёры, с розыском и осаживанием рэкетиров, спёрших у хозяина ресторана подлинные финансовые файлы. Если бы я не переубедил ту шайку недоученных хакеров, то Андрею пришлось бы очень крупно раскошеливаться. Либо рэкету, либо налоговой инспекции Диптауна. А так… всё обошлось миром, даже рэкетиры в итоге остались довольны. Тем, что так дёшево отделались.

Мы выходим в осень.

Вика на миг останавливается, осматриваясь. Подбирает с земли прелый лист, мнёт в пальцах. Касается коры дерева.

Я жду. Я тоже так топчусь, входя в новые виртуальные пространства. Я при этом, правда, ещё и из глубины выхожу, оцениваю подлинный облик местности. Вике это недоступно, но у пространственных дизайнеров свои методы.

— Здорово, — говорит она. — Может быть, сам Карл Сигсгорд работал… Завидую.

— У тебя не хуже, — утешаю я, но Вика качает головой:

— Не во всём. У него потрясающее чувство меры. А я увлекаюсь…

Она по-детски пинает листья ногой, те вяло вспархивают и падают. Они уже своё отлетали.

— Пойдём, — я беру её за руку, веду к реке. Столик накрыт словно бы для банкета. На большом блюде — фирменная жареная свинина «По-поросячьи». Есть и мой любимый глинтвейн, и приличный набор вин.

Вика на стол не глядит, она стоит над обрывом, вглядываясь вдаль. Я становлюсь рядом. У противоположного берега поток полощет ветви поваленного дерева. Наверное, была буря. Это пространство тоже живое, как и Викины горы.

— Спасибо, — говорит Вика, и мне становится хорошо. Я думаю, что надо ещё показать ей морской берег, и кусочек старой Москвы, которые примыкают к ресторанчику. Но это тоже — потом. У нас ещё будет время, я уверен.

Иначе зачем всё?

— Знаешь, я очень редко выхожу из своего пространства, — говорит Вика. — Не знаю, почему.

Она колеблется, но продолжает:

— Наверное, боюсь увидеть тех, кто приходит к нам… увидеть их такими, какими они могут быть. Весёлыми, добрыми, славными людьми.

— Почему?

— Тогда получится, что все люди двулики. Мы ведь помойка, Леонид. Помойка, куда выкидывают всю дрянь, что скопилась в душе. Страх, агрессию, неудовлетворённые желания, презрение к самим себе. В твоём «Лабиринте», наверное, то же самое.

— Он не мой. Я там по делу.

— Тогда тебе легче. А к нам приходят сопляки, которым не терпится стать мужчинами, мужчины, которым надоело ими быть, затюканные подругами парни с желанием покуражиться… Порой приходят, пробуют все альбомы. Говорят: «Надо всё в жизни испытать».

Я опять сдерживаюсь и не спрашиваю, зачем она работает в «Забавах».

— Почему мы тянем за собой в будущее самое худшее, что в нас есть? — говорит Вика.

— Потому, что оно есть. И никуда не деться. Представь, что вокруг — джентльмены в смокингах, дамы в вечерних туалетах, все говорят умные красивые слова, вежливы и культурны…

Вика тихо смеётся:

— Не верю.

— Я тоже. Любое изменение общества — техническое, социальное или комплексное — как глубина, никоим образом не меняло индивидуальной морали. Постулировалось всё, что угодно — от презрения к холопам до равенства и братства, от аскетизма до вседозволенности. Но выбор всегда совершался индивидуально. Глупо считать, что виртуальность сделала людей хуже, чем они есть. Смешно надеяться, что она сделает их лучше. Нам дали инструмент, а будем мы им строить или разбивать черепа — зависит от нас.

— Инструмент не тот, Лёня. Все понимают, что на самом деле сидят дома или на работе, таращась в экран или нацепив шлем. А потому — можно всё. Игра. Мираж.

— Ты говоришь, как александровцы.

— Нет, их подход мне тоже не нравится. Мне вовсе не хочется превращаться в поток электронных импульсов.

— Вика… — я ложу руку на её плечо. — Не стоит загадывать, не стоит переживать. Глубине — пять лет. Она ещё ребёнок. Хватает всё, что попадается под руку, говорит глупости, смеётся и плачет невпопад. Мы не знаем, во что она вырастет. Не знаем, не появятся ли у неё братья и сёстры, которые будут лучше. Надо просто дать ей срок.

— Надо дать ей цель, Лёня. Мы нырнули в этот мир, не разобравшись с тем, что осталось за спиной. Не умея жить в одном мире — породили другой. И не знаем, куда идти. К чему стремиться.

— Цель появится, — без особой уверенности говорю я. — Опять-таки, дай срок… дай глубине осознать себя.

— А может быть, она уже осознала? — говорит Вика насмешливо. — Ожила. Как в фантазиях людей, никогда в ней не бывавших? Может быть, среди нас ходят люди, которых нет в реальном мире? Отражения пустоты? Может быть, ты или я вовсе не существуем? И все наши представления о реальности — это фантазии ожившей сети?

Мне вдруг становится страшно.

Нет, я не склонен считать, что меня на самом деле нет.

И за Вику почти спокоен.

Но, кажется, я знаю кандидата на «отражение пустоты».