Книга Русский лабиринт, страница 105 – Дмитрий Дарин

– Да никто ничего у тебя не считает, что ты! Почапали!

– А ты знаешь, сколько у меня денег? Хошь, скажу?

Паша поморщился.

– Это твои деньги, зачем мне знать. Ну, пошли.

Степаныч помотал головой.

– А я тебе скажу! А я скажу! У меня денег…у меня денег…внукам хватит, вникаешь? Я все девяностые эти, мать их туды-сюды, по тонкому льду ходил, чтоб свое взять. Чтобы то, что мне положено, взять. Чего только не было, да ты сам знаешь, чего было. Чуть не посадили, а стрелок сколько забивали, а? А сколько пацанов на этих стрелках полегло, а? За пацанов! Варя, по полной! За пацанов!

Опытная барменша подвинула рюмки – налила заранее.

– За пацанов! Давай! – Степаныч опрокинул свою одним махом.

Паша чуть попридержал, выдохнул и выпил.

Был пацан, и нет пацана

Без него на земле весна,

И шапки долой, и рюмку до дна

За этого пацана.

На последней строчке Степаныч уронил голову на Пашину грудь и рыдалисто вопросил:

– А знаешь что?..

– Знаю. Мы должны идти уже. Пойдем, Валер. Пойдем, дорогой.

– Мы пой… пойдем другим путем!

– Вот именно. – Паше как-то удалось стащить товарища со стула. – К другим!

Друзья направились к выходу, шатаясь, как на палубе в шторм. Юноша – «охламон», не выпускавший их ни на минуту из периферического зрения, заметно приободрился и что-то сказал своей подруге. Та помотала головой, отказываясь. Когда за «пацанами» закрылась входная дверь, в зале стало ощутимо тише и можно было расслышать, как молодой человек заказал официантке кофе с молоком и тортик. Официантка посмотрела на девушку, та снова помотала головой – было ясно, что ей хотелось уйти отсюда поскорей. Этого хотел и ее спутник, но когда «опасность» миновала, он, видимо, расхрабрился. И напрасно, потому что, не успела официантка отойти за заказом, в зал снова ввалилась та же компания, и даже в расширенном составе. Степаныч вел за одну руку Пашу, за другую – женщину в желтой дубленке с капюшоном. Женщина упиралась заметнее.

– Наташа! Наташенька! Красавица моя! Сейчас выпьем за твою красоту и, точно, пойдем! Вникаешь?

– Валера, ну сколько можно? Тебя же дома ждут, мы ждем, все ждут, ну! У тебя же дочка больная дома, а ты все…

– Варя! – не поддавался на увещевания Степаныч. – Давай еще одну рюмаху!

Буфетчица с отрешенным видом достала три рюмки и бутылку водки. Степаныч взгромоздился на стул и почти насильно усадил женщину. Павел остался стоять.

– За милых дам! – провозгласил Степаныч и сильно чокнулся с Наташей, чуть не выбив рюмку из ее пальцев.

Наташа переглянулась с Павлом, и оба покорно пригубили.

– Не! Так не пойдет! – не потерявший бдительности Степаныч не дал им опустить рюмки на стойку. – За дам – до дна!

Выпили до дна.

– На-та-ли! Но в дороге я устал…На-та-ли! Утоли мои печали, На-та-ли! – запел во весь голос удовлетворенный Степаныч.

«Охламону» принесли кофе, тот нетерпеливо стал пить его горячим и поперхнулся. Степаныч смолк и вперился мутными глазами в молодого человека.

– Тебе что, песня не нравится? Или Натали?

В его голосе звучала уже неприкрытая угроза. «Охламон» отвернулся к окну и усмехнулся, но так, про себя, чтобы не было заметно. Натали дернула Степаныча за рукав – не приставай, мол, к посетителям. Степаныч высвободил руку и начал приподниматься со стула.

– Варвара! – приказал многоопытный Паша, рюмки сразу наполнились.

– За здоровье твоей дочки! – Паша действительно давно знал Степаныча – внимание того мигом переключилось.

– Во! Давай! Давно пора! Знаешь, какая она лапочка у меня… – у Степаныча из кармана донеслась металлическая мелодия «Раммштайна». – Вникаешь, легка на помине.

Следующие несколько минут весь ресторан слушал разговор Степаныча с дочерью.

– А ты скажи маме, что я уже еду… Ну час назад я тоже ехал, только не совсем… тут меня задержали немного… – На этих словах Паша с Натали переглянулись. – Лекарства?.. Какие лекарства?.. Ах, для мамы… ну, купил… почти… а мама тоже зачихала?.. Эту… флюенцию подхватила?.. А, от сердца, ну, слава Богу, то есть что я говорю… мы тут как раз за твое здоровье, доченька… в смысле обсуждали… мамино тоже… а какие конкретно лекарства, напомни. – Степаныч полез было в пиджак за ручкой, но расторопный Паша протянул свою. – Ага… ага… вникаю… записал, доченька, все куплю… а ты как себя чувствуешь? Еду, еду…

Степаныч положил телефон на стойку вместе с салфеткой, на которой записывал названия лекарств.

– Вишь, какая она меня – сама больная, а о маме заботится…

– Валера, ну вот, уже вся семья болеет, ехать надо, – решительно встала Натали.

Степаныч покосился на пустую рюмку, но возражать не стал. Нахлобучив свой пышный рыжий малахай на самые глаза, он обнял Пашу и Натали, так что, когда они выходили, можно было подумать, что тащат раненого.

– Кто был со мно-о-ю, все меня поки-и-ньте! – вдруг пьяно запел Степаныч у самых дверей, оттолкнув сопровождающих. – Я заблудился, вы-ы-хода мне не-ет, в тебе бро-жу я, сло-овно в лабиринте…

– Вот выход из лабиринта, – успокоил Паша, открывая дверь.

Юный «охламон» пробормотал про себя, что, мол, давно пора на выход. Степаныч сделал было шаг на улицу, но остановился.

– А может, я сердцем заблудился? А может, я ее не люблю, вникаешь?

– Кого? – устало спросила Натали.

– А никого! – Степаныч мотнул головой, будто бодаясь. – Никого!

– Да ладно тебе, пошли. – Паша потянул друга за порог. – Они зато тебя любят!

– За что – за то?! Если любит, почему она тогда глазки всем строит, а? – предъявил Степаныч. – На любой тусне, сука, со всеми танцует, кто пригласит. Я знаю – мне Ирка, подруга ейная, рассказала. Никому не отказывает, тварь. Я уже ей раз сказал – что узнаю про тебя конкретное, не мужика бить буду, а по тебе пройдусь, так она чуть на развод не подала, самка задрипанная. А как деньги кончаются – так сразу «Валерчик, Валерчик, хороший мой». Вникаешь?

Паша вздохнул.

– Ну что ты хочешь, баба и есть баба.

– Тоже мне, подруге поверил, – подключилась Натали. – Женщина другую женщину редко хвалит.

– А! – поднял палец Степаныч. – Потому что все вы одним мирром мазаны, суки! И ты сука!

Теперь вздохнула Натали.

– Если бы не дочь родная, послал бы ее с пасынком этим куда подальше. Даже денег бы дал, ей-Богу, чтобы только отвязалась. Знаешь, сколько у меня денег?