Книга Здесь, под небом чужим, страница 46 – Дмитрий Долинин

– Это ваш секундант? – спросил капитан, увидев меня с Иваном. – Нашли все же.

– Здравия желаю, ваше благородие, – отрапортовал Иван. – Унтер-офицер Михайлов к вашим услугам.

– Ну-ну, хоть так, – промолвил капитан. – Давай, секундант, проверим оружие.

– Прежде я еще раз предлагаю покончить дело миром, – я возвысил голос, чтобы он достал до отдаленного князя. – Уважаемый Кирилл Мартемьянович, повторяю, что осуждаю свою невыдержанность и приношу вам свои извинения!

– Господа, господа, помиритесь! – выкрикнул фендрик.

– Это невозможно! – обернулся к нам Кирилл.

– Умоляю! – фендрик подбежал к князю и упал на колени. – Умоляю! Помиритесь!

– Не позорьтесь, подпоручик! Ваш отец вас бы высек! Стыдно! К делу!

И князь шагнул к протоптанной тропинке. У него за спиной, отряхиваясь, поднимался с колен несчастный фендрик.

– Осмотрим оружие, – сказал капитан и протянул Ивану револьвер князя.

Иван же передал ему мой.

– Наган господина Лобачева в порядке, – сказал капитан.

– А вот у вас огрех! – заявил вдруг Иван. – Нехорошо-с, ваше благородие! Не по-честному!

– Что такое, что ты несешь, дурень, – возмутился капитан.

– У вас пуля обкусанная! Как бы дум-дум!

– Этого быть не может!

– Смотрите сами, – Иван протянул капитану патрон с пулей. Капитан вытащил очки, нацепил на нос и долго рассматривал патрон.

– Кирилл Мартемьянович, что вы наделали?! – растерянно сказал он. – А я вам поверил, не стал смотреть.

– Это ерунда какая-то! Подмена! – вскричал князь. – Этот и подменил.

Он бросился к Ивану, схватил за ворот и стал трясти. Капитан и фендрик с трудом его оттащили.

Тут я понадеялся, что мне, кажется, везет, казнь отменяется и не грех вмешаться.

– Господа, поединок состояться не может. Ваша сторона повела себя неподобающим образом, – сказал я. – Прощайте, господа. Иван, пошли!

– Черт знает что! Нельзя так! – выкрикнул капитан. – Теперь вы обязаны вызвать князя. Ваше право будет – стрелять первым. Иначе – суд чести!

– Князь, я вас прощаю, – сказал я.

– Револьвер! Револьвер! – закричал князь. – Я убью его! Отдайте револьвер!

Он рвался, и опять его держали капитан и подпоручик.

Иван взмахнул моим наганом.

– Господа, мы тоже могем палить, – сказал Иван и стал деловито заталкивать патроны в барабан. – Нишкните!

– Господин полковник, будет суд, – сказал капитан.

– Не советую затевать. Суд обернется против вас. Вы подменили патрон. И вообще – все это дурь несосветимая! – сказал я и почти дословно повторил Ивана. – Дуэль – пережиток прошлых времен.

И мы уехали.

Разговор по дороге:

– Иван, откуда же дум-дум? Это князь зарядил?

– Я подменил. Патроны у вас одинаковые. Пулю я заранее обкусал, вот и получился дум-дум. А подменить – мгновение. Не хватало, чтоб такого человека, как вы, убили бы из-за пустых предрассудков. Живой не без места, мертвый не без могилы.

Никита Селянин

Тщеславие, тщеславие… Сочинив преображение Ивана, я возгордился. Да, именно сочинив и заставив его произносить какие-то определенные слова. В дневнике доктора Л. о самой дуэли и внезапном превращении простолюдина Ивана в совершенно другого человека написано всего несколько глухих фраз. Быть может, доктор опасался, что дневник его может попасть в руки полиции и станет доносом на себя и Ивана? Но мне-то нужно было объяснить современному зрителю, кто же такой этот Иван, откуда он взялся. Что такого он, подпольный человек, мог рассказать о себе доктору Лобачеву? Пришлось взяться за его жизнеописание.

Допустим, сперва немного о детстве. Родился он в большом провинциальном городе в семье путейского инженера. Инженер этот строил железнодорожные мосты, поэтому семья часто меняла места жительства. С детства фальшивый Иван был приучен к технике, потому что его отец всегда таскал за собой вагон с хорошо оборудованной мастерской. Любил он что-то вырезать, выпиливать, вытачивать, паять. Приохотил к железкам сына. А у того, когда учился он в гимназии, проявился, вдобавок к техническому, актерский талант. И, как с усмешкой рассказывал доктору сам Иван, играл он даже принца Гамлета, несмотря на свое круглое русопятое лицо. В университете сдружился он с революционными студентами. Дальнейший его рассказ, как догадывался доктор, был полон недомолвок и умолчаний. Какого-то губернатора они собирались убить. Зачем – доктор не спрашивал, время было такое, когда террористы чуть ли не раз в месяц убивали кого-нибудь из государственных сановников. Привычное дело, рутина. Трое следили за этим губернатором, выясняли его маршруты. Наконец назначили время и место, заняли позиции. У старшего за пазухой пара самодельных бомб. Одна на запас, если первая не сработает. Иван, как самый молодой, определен на подстраховку – стрелять, если взрыв не получится.

Бомбы сработали. Подлетело вверх, мотнув хвостом, рухнуло лошадиное тело. Взвился в воздух и грохнулся о булыжник кучер. Разлетелись в стороны и вспыхнули обломки кареты. А вторая бомба рванула за пазухой террориста, разворотив его грудь и оторвав голову.

Оглушенный и растерянный старик-губернатор стоит над истекающим кровью мертвым телом кучера, рваным и обезглавленным трупом террориста и раненой лошадью. С белых губернаторских ног свисают обгорелые обрывки брюк, сапог и шелковых подштанников, обнажено мужское достоинство, и он, внезапно ощутив холод, прикрывает его рукой.

Вокруг собирается испуганная молчаливая толпа, где-то свистят городовые. Лошадь лежит на боку, живот ее разворочен, кровавые внутренности вывалились наружу, она косит огромным слезящимся глазом, тяжело, с хрипом дышит, и вдруг хрип этот превращается в какой-то высокий звук, стон, вроде детского плача.

Губернатор отрывает взгляд от умирающей лошади, поднимает голову и встречается мертвыми глазами с каким-то человеком из толпы. Смотрит, не видя, но тот, на кого обращен этот взгляд, тушуется, отводит глаза, пятится и скрывается за чужими спинами. Губернатор смотрит на другого, на третьего, четвертого. Пятый – Иван. Глаза в глаза. Цель – вот она, в десяти шагах, думает Иван, рука в кармане сжимает револьвер, ничего не стоит мгновенно его выпростать и нажать на спуск. Куда стрелять? В лицо? В живот? Но эти глаза! Сил нет в них глядеть. Иван склоняет голову. Белые губернаторские ноги, белая рука, прикрывающая срам. На руке – кровяные потеки. И неожиданно для себя самого Иван вдруг отшатывается, отступает назад, пятится, пятится, пятится, вытискивается из толпы и быстрым шагом идет прочь, всхлипывая. За спиной хрипит и плачет умирающая лошадь, потом гремит выстрел. Тишина. Негромкий ропот толпы.

– Да, я плакал, – говорит Иван. – Лошади было сильно жаль… А револьвер выкинул в речку, когда через мост шел.