Онлайн книга «Здесь, под небом чужим»
|
– Нет, я не пью. – А чего ты нас забыл? – Я не забыл… – Забыл, забыл. Знаешь, обычно сценаристы стараются во все вникать. Лезут во все наши дела со своими дурацкими советами. Иногда это полезно… Короче, нас запустили в производство. Можешь получить оставшиеся деньги. Приезжай на «Ленфильм», мы там базируемся. И у меня есть деловое предложение. За годы, что я не был на киностудии, тамошнее кафе изменилось. Его перекрасили и развесили по стенам фотографии из разных старых фильмов. А Надя опять обрела режиссерский пыл. Темные ее очки повелительно посверкивали. – Ты нужен мне как фотограф, – сказала она. – Мы начали поиски актеров. Начали с Марии. – Что с финалом? – спросил я. – Потом. И она разложила передо мной кучу фотографий: – Кто подходит? Выбирай! Стал я рассматривать фото, и ни одна кандидатка мне не приглянулась. Я пожал плечами. – Нет, не знаю. По-моему, никто. Надя выбрала две фотографии. – Видишь, эта вот – Аннушка Трубина, очень хорошая актриса, неизвестная, провинциальная, молодая. А вот эта – от Владлена. Она тоже не слишком знаменита, но зато – то ли дочка, то ли любовница какого-то его друга детства. Еще он говорил о Рязановой. Я хочу, чтобы Трубину допустили до кинопроб. Там она себя покажет. Но для этого надо сделать такие фотографии, чтоб Владлен ее разглядел и оценил. Пока таких фотографий у нас нет. И вообще – иди к нам фотографом. Представляешь, ты и сценарист и фотограф в одном флаконе. Всё время с нами на съемках. Нужно что-то по ходу подправить, дописать, переписать, а ты тут как тут. Из меня-то литератор никакой. Предложение было заманчивым. – А финал? – Вариант я придумала, потом обсудим. – Допустим. А кто у вас фотограф? – Потеев. Потя, помнишь его? – Помню, ясное дело. – Он толстый, ленивый, мышей не ловит, – сказала Надя. – А ты у нас мастер! Я задумался. Заманчиво, заманчиво. Но Потя старый приятель, я многим ему обязан. Нет, нельзя. И я отказался. Надя на секунду задумалась. Потом сказала: – Ну и черт с тобой. Я так и думала, что откажешься. Не очень-то и хотелось. А то стал бы мне на съемках голову морочить по поводу каждого слова. Только сделай мне хорошие портреты этой девочки. Я согласился и попросил привезти актрису ко мне домой. Там у меня пылилось несколько осветительных приборов. Без них хорошего портрета не снять. Через неделю в назначенное время в дверь позвонили. Явилась небольшая барышня Анна Трубина в сопровождении Надиной ассистентки, стройной пожилой бывшей красавицы, неудачной артистки. Рядом с ней претендентка на роль выглядела совершенной замухрышкой, ребенком, а я ведь всегда представлял Марию статной и рослой. – Сколько вам нужно времени? – спросила ассистентка. – Когда за Аннушкой заехать? – Часа через три. – Надеюсь, не поссоритесь, – подмигнула мне ассистентка и удалилась, оставив сумку с царским, как она сказала, платьем. – Раздевайтесь, – сказал я Анне. – Совсем? – спросила та, приседая в книксене. Я слегка опешил: вот уж простота нравов, двадцать первый век! Древний книксен, тем не менее, освоен. – Я не гинеколог, – буркнул я, – просто куртку сними. – Думаешь, я трахаться с тобой собралась? Разве для кино не нужно голой? Ничего, что я на ты? Обнаженку я никогда не снимал. Ну что ж, можно на старости лет попробовать. – Ничего, зови на ты. Только добавляй: дед или дедушка. – Ну, какой ты дедушка! – Ладно, давай кофе попьем. Поснимаю тебя в простой одежде, а потом в царском платье. Напоил я ее на кухне кофе с коньяком, привел в комнату, усадил в приготовленное кресло, кошка терлась у ее ног, а я ставил свет. Это волшебное дело. Сейчас почти у всех есть фотоаппараты со вспышкой, и пользуются граждане этой вспышкой без толку и неумеренно. Лицо, освещенное вспышкой, превращается, как правило, в плоский блин. А точно поставленный свет выявляет объем, вырисовывает подлинные черты. Человек становится похожим на себя самого, а иногда предстает более красивым и выразительным, чем в обыденной жизни. Я возился со светом, то и дело поглядывая в аппарат, стоящий на штативе. Аннушкино лицо потихоньку преображалось. Куда-то отступала простушка, проявлялось нечто скульптурное, даже аристократическое. Аннушка осматривалась. – А зачем тут эта блузка висит? – Память. Память о моей жене. – А что с ней? Где она? – Умерла. – Это она? – спросила про портрет, я кивнул, она не отрывала от него взгляда. – Красивая, молодая, – сказала Аннушка, сделавшись вдруг нежной и беспомощной, и было похоже, что она вот-вот заплачет. Не заплакала, хотя глаза ее увлажнились. Я поспешно нажал на спуск аппарата. Потом еще и еще… Ладно, чувствительность и нежность есть. Прости меня, Алина, работа есть работа… Теперь мне нужно было увидеть в актрисе жесткость, властность, что-то от настоящей царской родственницы. – Можешь какой-нибудь стих прочесть? – спросил я. – Какой? Ахматову? Цветаеву? – Что-нибудь злое. Она задумалась, вспоминая. – О’кей. Король Лир, Гонерилья: Поменьше церемоний. Передай Всем в доме это. Я хочу, чтоб дело Дошло до взрыва. Плохо у меня — Пускай к сестре переезжает. Знаю, Что у нее на это сходный взгляд. Она не даст командовать упрямцу. Сам отдал власть, а хочет управлять По-прежнему! Нет, старики, как дети. И требуется строгости урок, Когда добро и ласка им не впрок… Читая, она сделалась уверенной в себе амбициозной негодяйкой, а я снимал. – У тебя сейчас получается царевна-злодейка из сказки, – сказал я. – А ты представь, будто почести, поклонение окружающих для тебя с детства естественны. Ты к ним привыкла, как бы не замечаешь. Но ощущение своей значительности в тебе присутствует. Ты спокойна, уверена в себе, доброжелательна. – Ну, а действие. Какое мое действие? – спросила она. – Слушай меня, будто я генерал, пришел что-то тебе докладывать, – сказал я и понес несусветную лабуду. – Ваше императорское высочество, докладываю, что для вашей встречи выстроены сто оловянных солдат, десять железных лошадей, четыре пушки. На кухне жарятся десять судаков, пять поросят, тушится спаржа… Тут она не выдержала и расхохоталась. И ее смеющуюся мне тоже удалось снять. Пленка кончилась. |