Книга Шерлок Холмс и болгарский кодекс (сборник), страница 44 – Тим Саймондс

– Вы считаете, что не справились?

– Тот брак не продлился долго. И в этом некого винить, кроме меня. Не стала бы моя жена искать утешения в объятиях другого мужчины, если бы я правильно вел себя с ней. Мне не следовало жениться снова, с моей стороны это было эгоистично.

– Мотивы женщин скрыты от нас непроницаемым покровом. И даже лучшим из них доверять нельзя.

– Довольно узкий взгляд, Холмс.

– Я не намерен отказываться от него.

– Вы распространяете его и на вашу мать?

– Я ставлю ее выше всех остальных женщин. В моей памяти она навсегда останется воплощением всего лучшего, что есть в представительницах прекрасного пола.

– Но при этом вы редко упоминаете ее в разговоре.

– Сей предмет чрезвычайно болезнен для меня.

– Как же так, если вы считаете ее идеалом женщины? Почему вам не хочется рассказать о ней? Или вы намерены скрытничать до самого конца?

– Вы не знаете, чего просите от меня. Прятать от вас свое прошлое я не стремлюсь, но прошу позволить мне самому выбирать, когда открыть перед вами ту или иную страницу.

– Очень хорошо, Холмс. Я даже не вполне понимаю, как мы подошли к этой теме.

– Мы начали с Этелни Джонса, Уотсон. Он был недалеким полицейским, до лучших сыщиков Скотленд-Ярда явно не дотягивал.

– У вас были любимцы среди инспекторов и помимо Лестрейда. Вашей похвалы, пусть и неохотной, удостаивались Стэнли Хопкинс и Алек Макдональд.

– Старый добрый Мак! Большинство абердинцев, на мой взгляд, столь же твердокаменны, как их одетый в гранит город, но Мак был исключением. Оптимистичный, жизнерадостный. Он умел учиться, и это помогло ему стать тем, кем он стал. Я ничуть не удивился, узнав, что он достиг карьерных вершин в своей профессии. Юный Хопкинс также был неплохим инспектором, если не считать случайных проколов, которые допускают все детективы Скотленд-Ярда, и также вполне заслуженно получил продвижение по службе.

– Рад слышать, что вы следили за их карьерой. К своим клиентам, например, вы не были столь внимательны.

– Это так, Уотсон. Если не считать тех, кто вел публичную жизнь и чьи деяния ежедневно освещались газетами. Клиент не более чем фактор в деле. Дело – вот на чем я концентрировал свою энергию. Оно тем или иным образом разрешалось, и приходил новый клиент с новыми загадками, заслоняя прежнего. Не сомневаюсь, мой дорогой друг, что вы составили подробнейшие сводки триумфов и неудач, взлетов и падений каждого, кто когда-либо ступал на наш порог.

– Ничего подобного, Холмс. Хотя с некоторыми из них я поддерживал связь.

– Вероятно, с теми, кто принадлежал к слабой половине человечества?

– Такой вопрос ниже вашего достоинства и несправедлив.

– Вот как? Нужно ли мне напоминать вам о посланиях от Грейс Данбар или надушенных конвертиках, которые на рубеже веков регулярно приходили от Лоры Лайонс?

– Это так типично для вас, Холмс, не упомянуть о моих письмах клиентам мужского пола.

– Потому что… их не было. Признайтесь, Уотсон.

– Ну, возможно, этот раунд за вами. Но я не вижу никакой необходимости подавать все в таком гривуазном тоне.

– Приношу свои извинения, друг мой, у меня не было намерения вас задеть.

– Спасибо, но мне кажется, вы не заметили моей улыбки!

– Старый добрый Уотсон. Я так и не разобрался в вас. А вы, мне кажется, в какой-то момент подумали, что разобрались во мне.

– Я ждал, что вы к этому подойдете. В самом начале нашей дружбы я составил некий список. Вы его имеете в виду? Что ж, в целом он был довольно точен.

– Любой, кто ознакомился бы с ним, сказал бы, что я обладаю массой недостатков и скромным числом достоинств. Если бы вы составили такой список сейчас, бьюсь об заклад, многое изменили бы.

– Вы проиграли пари, Холмс. Я бы ничего не изменил, разве что внес одну-две небольшие поправки.

– Мне кажется, на вашем лице промелькнуло победное выражение, как в те моменты, когда вам казалось, будто вы в чем-то меня превзошли.

– И превзошел!

– Хм.

– Вам известно, что это так… Ваше «хм» ничего не стоит.

– Просто я отвлекся на мгновение. Вы же знаете, кто всегда выходил победителем из наших словесных поединков.

– Только потому, что я чересчур горячился и не мог продолжать спор.

– Будь по-вашему. Но вообще-то мы редко спорили, и серьезных ссор между нами не бывало. Вы в самом деле были идеальным компаньоном.

– Мы дополняли друг друга. Будь мы похожи, наша дружба не продлилась бы так долго, уверен.

– Конечно же, вы правы, Уотсон. Мы мирились с недостатками друг друга и не пытались тянуть одеяло на себя. Я питал к вам уважение и доверие, хотя допускаю, что это не всегда было очевидно.

– Но я знал это, несмотря на всю вашу сдержанность, пожалуй даже сухость.

– Ага! Глаза заблестели. Наверняка вспомнили о трех Гарридебах и нашей схватке с «Убийцей» Эвансом. Угадал?

– Да, угадали. А вот скажите, если бы «Убийца» Эванс прикончил меня, вы бы в самом деле его убили?

– Даже не сомневайтесь.

– Вряд ли это удалось бы списать на самооборону, Холмс.

– Велика важность. Ведь я бы остался единственным, кто мог рассказать о случившемся. Вряд ли у властей возникли бы вопросы ко мне. Я слишком дорожу вашей жизнью, Уотсон. И что такое в сравнении с ней жизнь преступника? Убив вас, Эванс в моих глазах потерял бы право жить. Я без колебаний взял бы на себя роль судьи, присяжных и палача.

– Я был тронут тогда и тронут сейчас. Благодарю вас, мой друг.

– А знаете что?

– Что, Холмс?

– Я уверен, что вы сделали бы ради меня то же самое, несмотря на клятву Гиппократа.

– Если бы у меня не было времени на раздумья… тогда, пожалуй, вы правы. Нет, без всяких оговорок: вы правы.

Интерлюдия

– Люси, не хочешь сходить завтра в кино?

– А что показывают?

– Кажется, картина называется «Бродвейская мелодия». Это мюзикл.

– А какой смысл идти, ведь у нас в «Риалто» еще не сделали звук. Придется самим сочинять песни и петь их вслух, а иначе будем слушать, как бренчит на своей древней фисгармонии мисс Каннингем.

– Можно поехать в Борнмут, Люси. В «Эмпайре» уже крутят картины со звуком.

– Вообще-то, Полли, завтра у меня свидание.

– Правда? С кем?

– С тем новым врачом из педиатрического отделения, доктором Джонсом… У него такой мечтательный вид.

– Боже праведный, Люси. Но он уже совсем старый. Ему не меньше тридцати пяти!