Книга От клубка до праздничного марша, страница 7 – Евгений Клюев

– А я опять нарисую.

– А я опять сотру.

– А я опять нарисую!

Понятно, что из такого положения выйти уже довольно трудно.

– А Вы только попробуйте!

– И попробую…

Тут Карандаш вскочил и проворно заскользил по листу бумаги – получилась тонкая линия, линия горизонта. Кому ж непонятно, что почти все рисунки начинаются с линии горизонта? Но, не успев даже полюбоваться тонкой этой линией, Карандаш увидел, как Ластик, пыхтя, ползёт по ней. И линия горизонта – ис-че-за-ет…

– Ах вот Вы какой! – рассвирепел Карандаш. – Ну, держитесь тогда!

И он помчался наперерез Ластику, оставляя за собой острый зигзаг: это Карандаш молнию рисовал.

Едва лишь остриё молнии дотянулось до Ластика, тот пополз вверх и стёр молнию.

Карандаш круто повернул влево и сломался. Его сразу же заточили – и он опять понёсся навстречу Ластику, чертя неровным сколом грифеля две параллельные прямые – лыжню. А Ластик – вы только подумайте! – тут же улёгся на эту лыжню резиновым своим брюхом, поёрзал – и не стало лыжни.

– Вы вредитель! – крикнул Карандаш.

– А Вы пачкун! – крикнул Ластик.

Понятно, что выйти из такого положения было и вовсе уж невозможно.

Война продолжалась.

Вскоре от Ластика остался совсем тонкий резиновый лепесток, а от Карандаша – лишь коротенький огрызок. Однако – где наша не пропадала! – огрызок этот снова во весь опор понёсся по бумаге.

– Прекратите, вы с ума сошли! – нервно лязгнули Ножницы, с омерзением глядя на грязное и бугристое поле боя.

– Пусть, пусть попробует нарисовать свой рисунок! – верещал Ластик.

– Это он пусть попробует стереть мой рисунок! – отвечал Карандаш.

– Как-то даже не очень понятно, о чём вы, – пожали серебряными плечиками Ножницы. – Ведь нет же никакого рисунка… есть только листок бумаги, причём весь измусоленный.

Карандаш и Ластик испуганно осмотрелись, потом с ужасом взглянули друг на друга и – опомнились.

– Сейчас будет рисунок! – пообещали они Ножницам.

Но увы и ах… Карандаш успел поставить только точку и тут же сошёл на нет, а Ластику удалось лишь доползти до этой точки – двигаться дальше у него не было сил.

…Погибли, погибли дворцы с высоченными шпилями и прихотливыми балкончиками и сады с причудливыми фонтанами и ажурными беседками… Погибли, погибли сердитые короли в коронах и горностаевых мантиях и капризные принцессы в золотых туфельках… Погибли, погибли печальные шуты в колпаках с бубенчиками и весёлые слуги в расписных ливреях… Всё погибло – из-за нелепой ссоры тех, от кого всего-то и требовалось, что улыбнуться друг другу и начать рисовать!

Поведя серебряными своими плечиками, Ножницы долго смотрели на точку и потом огорчённо спросили:

– Это и есть ваш рисунок? Ну-ну…

* * *

– Это и есть Ваша «История рисунка»? – огорчённо спрашиваете вы меня и спустя некоторое время добавляете: – Ну-ну…

А мне вам, в общем-то, и ответить нечего. Ведь для того, чтобы написать «Историю рисунка», необходимо, чтобы был рисунок. Если же рисунка нет… откуда тогда взяться истории?

Майский Жук висел вверх ногами на дереве и думал – для майских жуков это занятие самое обыкновенное. Очень серьёзные они существа, майские жуки. И если их хоть немножечко потревожить, они сразу начинают жутко гудеть и улетают куда-нибудь далеко, чтобы там продолжать думать.

Между тем понятно, что думать вверх ногами не слишком удобно. Иногда вверх ногами до такого додумаешься, что потом целая академия не разберётся. Вот и наш Майский Жук додумался. А додумавшись, громко сказал – так, чтобы мог услышать каждый желающий (потому что тот, кто не желает услышать, – он и не услышит, хоть кричи ему в самое ухо!):

– Я изобрёл улыбку.

Вот, значит, как он сказал.

Пролетавшая мимо Муха прямо-таки остолбенела в воздухе:

– Что за улыбку, простите? Особенную какую-нибудь или же… всеобщую?

– Всеобщую, – заявил Майский Жук и, чтобы совсем было понятно, сообщил подробности: – Сейчас, вися вверх ногами на дереве, я изобрёл всеобщую улыбку.

– По-моему, – Муха поскребла лапкой затылок, – всеобщую улыбку изобрели задолго до Вас… извините, так сказать, за выражение.

– Кто именно её изобрел? – Майский Жук строго посмотрел на Муху – и та, предварительно уже остолбеневши, ещё и оторопела.

– Я не знаю точно, кто именно это сделал, но убеждена, что… давно, – пролепетала она.

– Она «убеждена»! – передразнил Муху Майский Жук. – Конечно, это самое важное – то, что Вы, Муха, убеждены!

– Можете издеваться надо мной сколько угодно, а я Вам всё равно не верю, – взбунтовалась Муха.

– Меня не интересует, верите Вы мне или нет. Сейчас я полечу в Академию Наук, где мне выдадут соответствующий документ, – Майский Жук набычился и загудел, принимаясь лететь.

– Документ о чём? – крикнула вслед Муха, но Майского Жука и след простыл.

«А в общем-то, мне всё равно, кто изобрёл улыбку! Чего это я вдруг так разволновалась?» – удивилась себе Муха и тоже улетела по делам.

Что же касается Майского Жука, то он благополучно прибыл в Академию Наук и сделал там следующее заявление:

– Я изобрёл улыбку. Прошу выдать документ, удостоверяющий это.

– С какой стати? – удивились академики.

– Вы прямо как мухи! – удивился Майский Жук. – Никто до меня не заявлял о своём праве на изобретение улыбки. Улыбка существовала, так сказать, бесхозно. Значит, право на её изобретение никому не принадлежит. То есть оно принадлежит мне, потому что я первый сказал об этом.

Поражённые академики примолкли: они не знали, что отвечать. А потом ответили так:

– В мире, глубокоуважаемый Майский Жук, существует великое множество вещей, о которых неизвестно, кто их изобрёл. Неизвестно, например, кто изобрёл колесо. Или, скажем, хлеб. Или вот… форточку.

– Ага-а-а! – загудел Майский Жук. – Значит, и на всё это право никому не принадлежит! Тогда я сделаю ещё одно заявление!

И Майский Жук действительно сделал ещё одно заявление: