Онлайн книга «Бог жесток»
|
Отчаянное биение сердца затихало. — Зачем ты позвала меня? — спросил я у Зины. Она заговорила, придерживая рукой очки с поломанной дужкой: — Мы уже так долго не виделись, но я все это время мучилась, что ничего не могу сделать для памяти Леночки, и для Саши, и для тех, кто ее тоже помнит и любит… А сегодня я разбиралась в Леночкиных вещах, они же все остались у меня… В шкафу у Леночки хранилась коробка из-под конфет с письмами и личными бумагами. Ее брал следователь, когда умерла Леночка, но, наверное, ничего не нашел, раз вернул все назад. Я и подумала, вдруг он что-то просмотрел, а вы… вы найдете что-то, что поможет разобраться в этом… Господи, не поверю, до сих пор не поверю… Я был не то чтобы разочарован, я был едва ли не взбешен. Вызывать ночью, ничего толком не объяснив, зато заставив ожидать самого худшего! Неужели эта дурацкая коробка, в которую сунули свой нос уже достаточно людей, не могла потерпеть до утра? — Ты переоцениваешь мои силы, Зина, — сказал я сквозь зубы, думая о том, чтобы не сорваться на брань. — Следователь, который вел дело, прежде всего профессионал. Если он не нашел в этих письмах зацепку, то вряд ли добьюсь удачи и я. Или ты полагаешь, что в тех бумагах содержится нечто зашифрованное, написанное молоком между строк? Так это из области фантастики и дурных детективов. Лена не шпионка, а самая обыкновенная женщина, которая умела любить, хранить верность, быть доброй и отзывчивой. Без сомнения, у нее был любовник, но его личность мне больше не интересна. И не надо делать из нее Мату Хари. Я, конечно, внимательно прочитаю все эти письма, однако не гарантирую, что обнаружу в них что-то сенсационное. Где та коробка? Зина Куличок, не ожидавшая от меня такой резкости, опять плакала. Она пошарила за сундуком и слепо подалась мне навстречу прямо по битому стеклу, протягивая плоскую прямоугольную коробку из-под «Птичьего молока». В это мгновение что-то показалось мне странным, но вот только что, догадаться сразу мне не удалось. Я уже собирался принять коробку из ее рук, когда Зина выронила ее. Я сам нагнулся и принялся собирать выпавшие письма. Делал я это механически, не сводя взгляда с маленьких Зининых ног в теплых серых колготках. Ни в ногах, ни во всем облике девушки не было ничего женственного, и даже в такой близи от нее я не боялся умереть от приступа сладострастия. Я вспомнил Жанну Гриневскую и пожалел, что из-за моих постоянных подозрений наш роман закончился, так и не начавшись. Я уже собирался откланяться, когда Зина сделала еще один шаг ко мне. Она выглядела несчастной и жалкой. Стекло хрустнуло у нее под ногой, маленькое, залитое слезами личико скривилось некрасивой, почти что уродливой гримаской. — Ой, я, кажется, порезалась… Давно я не был в роли няньки! — Бинт, вата есть? — спросил я, раздражаясь и в то же время потешаясь ее неловкости. — Заодно и совок с веником. — Да, да, конечно… На одной ножке она пропрыгала в комнату. Я зашел туда за ней следом и… немного потерялся во времени и пространстве. Стол был выдвинут на середину, застелен свежей скатертью и сервирован на двоих. Хрустальные вазочки с салатами, тарелочки с ветчиной и сыром, дымящаяся картошка с сосисками. Бутылки шампанского и коньяка. Но больше всего меня умилила хрустальная пепельница с магазинным ярлычком, купленная, несомненно, по поводу именно этого торжественного сборища. Зина задыхалась от волнения. — Вы… хотите… ужинать? «Созреешь по мужской линии, дай знать в любое время дня и ночи», — вспомнилось мне. Однако весело не стало. Я стоял посреди комнаты как истукан. — Но вы ведь не подумали, что я… — пробормотала девушка. — Я подумал, что это уже не ты. Сама потрясенная своим поступком не меньше меня, она не знала, с чего начать. — Вам шампанское или коньяк? — выдала наконец. — Предупреждаю, что могу напиться… — Ну и пусть… — Устроить грязные танцы голым на столе… — Вы шутите… — Потянуть похотливые лапы в недозволенные места… — Вы вовсе не такой… — Неужели?! Ты знаешь меня лучше, чем я сам. Тогда грамм двести пятьдесят коньяка. Залпом. И еще… Раз уж так все сложилось, давай устроим ужин при свечах. — Ой, у меня нету свечей… — Тогда при лучине. Стоп, стоп, стоп… А где твой фужер? — Я… Я лучше сока… — Рассказывай кому-нибудь другому. Сама заварила кашу, сама и хлебай. Монашка смиренно наблюдала, как наполнялся ее пузатый стаканчик. Выпила молча, маленькими глоточками, точно горячий чай, не морщась. И лишь отняв посуду от губ, начала задыхаться. Я обмахивал ее кухонным полотенцем, словно опахалом, расплескивая, пихал апельсиновый сок, стучал ладошкой по спине, одним словом, ухаживал за дамой. Минутами тремя позже дама пришла в себя, сидела на краешке дивана, розовая и потерянная. — У меня ужасно кружится голова, — произнесла она непослушным языком. — Плотнее закусывай. Горячее, побольше горячего, — поучал я, отставляя в сторону опустевший бокал и терзая зубами резиновую сосиску. — Я еще никогда не пила коньяка, — признавалась девушка, смотря мне в рот. — Когда-нибудь надо начинать. Иначе жизнь скучна и бессмысленна. — Да… Когда-нибудь… Тут-то я и догадался, что показалось мне странным в самом начале. Когда Зина приблизилась ко мне в прихожей, мои ноздри пощекотал запах… плохоньких дешевых духов, которыми она помазала у себя за ушами. Я грустно усмехнулся, так как никогда не подозревал, что из меня может получиться роковой мужчина. — Расскажите мне, пожалуйста, о себе. — Теперь она сначала говорила, а уже позже пугалась своих слов. Я посмотрел в смущенное некрасивое личико девушки. — Мне особенно нечего рассказывать. Одно время я считал себя самым счастливым, потому что у меня были родители, которые всегда были ко мне добры и привозили из-за границы самые лучшие игрушки. Не у каждого ребенка предки — военные переводчики, изъездившие весь мир. Потом я стал самым несчастным, когда узнал, что они больше не вернутся, потому что на родине их ждет суд за измену. Сейчас они живы-здоровы, живут за бугром и очень горды, что в падении красного режима есть и их заслуга. Меня с ними ничего не связывает вот уже много лет, я не виню и не оправдываю их. Мы совершенно чужие друг другу, но веришь ты или нет, я ничуть не жалею. — Я поймал себя на мысли, что мне легко быть откровенным с Зиной, откровенным настолько, насколько можно быть откровенным с самым близким другом. Но такого друга у меня никогда не было. — Нельзя быть таким равнодушным, — отважилась девушка. — И проносить это равнодушие через всю жизнь, даже если вас предали самые близкие. Надо найти смысл в другом: в вере, в любви… — К кому? |