Книга Свои продают дороже, страница 27 – Ольга Некрасова

— Пей. Ну, ты меня и напугал!

— Что со мной было? — спросил Сергей, разминая затекшую руку.

— Сидел, говорил и вдруг этак носом клюнул и — на пол. — Змей потер сердце. — Ты смотри, в следующий раз осторожнее, а то меня, старика, чуть третий кондратий не хватил.

Боржом был степлившийся, а ведь Сергей сам доставал его из холодильника. Значит, он провалялся без сознания не меньше часа.

— Владимир Иваныч, что-то со мной не то. Может, отравился?

— Обижаешь, — поморщился Змей. — Вчера ели у меня, сегодня у меня, я жив-здоров, и Танька.., тоже была жива-здорова.

— Почему была?

— Да выгнал я ее. Надоела. «Володечка, надень шарфик, Володечка то, Володечка се», а сама только и ждет, когда Володечка ласты склеит.

Сергей промолчал. Ему и с Виктошкой хлопот предостаточно.

— Поеду я, Владимир Иваныч.

— Куда?! Смотри, весь зеленый! Давай «Скорую» вызову.

Еще чего не хватало: «Скорую» с перепою вызывать.

Но из любопытства Сергей спросил:

— А они поедут на дачу?

— Ко мне поедут. Я, брат, Кадышев! — с непонятной тоской произнес Змей. — Ну-ка, быстро вспоминай: консервы ел?

— Оливки вчера. И сегодня грибки.

… — О том, что у меня на столе, не думай; — другие-то не отравились. Чем завтракал?

— Сока стакан. Худею, — пояснил Сергей.

— Хорошо худеешь. — Змей похлопал его по животу. — А вчера, позавчера? Консервы домашние, икра какая-нибудь левая?

— Ел икру! — вспомнил Сергей. — Позавчера на презентации.

— Значит, надо вызывать, — заключил Змей и потянулся к трубке на столе.

— Ну что вы!. Два дня прошло! — запротестовал Сергей.

— А про такую штуку, как ботулизм, не слышал?

Анаэробная бактерия, развивается в консервах, в первую очередь в красной рыбе. Смертность — шестьдесят процентов, — сообщил Змей. — Весь фокус в том, что токсин срабатывает на второй-третий день, когда промывать желудок уже бесполезно.

— Вы как врач, — заметил Сергей.

— Как военный. Пока ядерного оружия не хватало, делали ставку на бактериологическое. Мне ботулинотоксин еще в Суворовском вдолбили: ввести смесь сывороток групп "А" и "Б", и все такое. — И Змей решительно набрал какой-то длинный номер, не «03». — Приветствую, Сергей Иваныч… Да ничего, нормально. Пришли-ка мне свой самый большой «Мерседес», который с красными крестами… Говорю же, нормально. Это Сережке плохо стало… Викиному… Ничего, найдешь, куда положить. Гражданская «Скорая» сюда не поедет, сам за руль не сяду — во мне пол-литра, не меньше, — так что надежда только на тебя… Отравление, наверно: красной икорки поел. Да нет, не у меня. Моя икра ты знаешь откуда — без булды.

Барсуков отвечал долго, с минуту. Понятно: на шиша ему штатский больной да еще когда смертность от этого ботулизма шестьдесят процентов. Сергею вдруг захотелось попасть на больничную койку, причем именно в военный госпиталь.

— А я тебе буду очень обязан… — с непонятным сарказмом отчеканил Змей. — Барсук, ну поставь себя в мое положение: парню стало плохо, когда мы водку пили.

В моем доме, понимаешь?

Неизвестно, как Барсуков, а Сергей понял: если он попадет в шестьдесят процентов, то его смерть в доме Кадышева, да без свидетелей, да после вчерашней стычки, происходившей, наоборот, на глазах десятка гостей, будет выглядеть очень подозрительно.

— Я сам доберусь, — решительно встал он.

— Как знаешь, — с неожиданной легкостью согласился Змей и сказал в трубку:

— Отбой, Сережа, больной здоров… Ну да, ты всегда готов, когда не надо.

Не прощаясь, он сложил трубку и швырнул на стол.

— А теперь его заела врачебная совесть. Пускай, говорит, пообещает, что сразу, сразу в поликлинику… Пойдем, хоть провожу. Но ты на самом деле обещаешь?

Сергей кивнул, думая о другом. Интервью накрылось: с полчаса они наговорили, это тысяч восемь знаков — по объему достаточно, но главная тема едва затронута. Не порасспросил он сочинителя Кадышева о сочинителе Кадышеве. Из восьми сделать три чистовых, остальное — под личную жизнь, письма читателей и творческий процесс, век бы его не знать. В интервью должно быть как минимум три-четыре сюжетных поворота, тогда оно хорошо читается. Черт, и фотографию не сделал. Хотя можно перегнать с видео, компьютерщики умеют.

Змей довел его до припаркованной у ворот старушки «Нивы», и только тут Сергей сообразил, что все-таки крыша у него здорово едет. Надо было договориться о продолжении, и не сейчас, а раньше, когда Змей старался избавиться от него и был рад согласиться на что угодно.

— Владимир Иваныч!

— Конечно, встретимся, — понял Змей. — Ты, главное, выздоравливай.

По дороге домой Сергея разбомбили гаишники (ах, извините, тибэдэдэшники. Нарочно придумали аббревиатуру, от которой трудно образовать разговорный вариант, ан нет: молодежь уже окрестила их гиббонами). Один гиббон остановил, потребовал дохнуть и слупил пятьдесят долларов. Потом — второй. Отъезжая, Сергей увидел, как он переговаривается по рации, и понял, что его передают с рук на руки.

— Он съехал с шоссе и дернул на своей «Ниве» прямо по полю с кое-где не снятыми, подмерзшими капустными головами. Ушел.

Пока доехал до дому, одолевший его в доме Змея дурман окончательно выветрился. Он чувствовал себя, как и положено чувствовать стодвадцатикилограммовому здоровяку, еще не страдающему жировой дистрофией печени и принявшему несерьезную при своей массе дозу водки класса люкс. Не оглядываясь, проехал мимо поликлиники, бросил машину во дворе, ворвался в квартиру, окликнул жену — нет ее, жалко. В штанах приятно свербило.

«Доктор, не пойму, что со мной: как выпью, так хочу женщину. Это не инфаркт?»

Вытащил из камеры пленку, заправил в видяшник, перемотал на начало…

Запись обрывалась на рассказе Змея о Кубе.

Прощай, штука долларов от Виктора Сауловича Тарковского! Второй раз на того же червячка Змея не поймаешь. Кстати, а как он среагировал на фразу"! Да, помнится, никак. Ни один мускул не дрогнул на лице ветерана, и все такое. Интересно, что это за дела не такие уж давние, о которых напоминал ему Тарковский?

Сергей сунул в камеру первую попавшуюся кассету, включил запись. Так и есть: мигнуло «беттери офф», и сразу — темнота. Странно, аккумулятор заряжался всю ночь.

На секунду мелькнуло шальное и нелепое подозрение, но, как человек со здоровой психикой, он отмел его сразу.

Уголовщина такого рода — на улицах, в пыли архивов, в репортажах из зала суда, которые он писал, еще будучи студентом. А у таких, как Змей и Тарковский, уголовщина своя, цивилизованная: сидят в красивых кабинетах люди с чистыми воротничками, поглядывают на компьютер и между утренним кофе и предобеденным аперитивом успевают сделать тысчонку-другую (пятую, десятую) черного нала в настоящих американских деньгах.