Книга Решальщики. Книга 2. Раскрутка, страница 75 – Андрей Константинов

Этибар-оглы посмотрел на Дмитрия с откровенным испугом. Видимо, яйца были самым главным сокровищем в его жизни.

Шепитько растянулся в хищной улыбке и приказал:

— Влад! Кликни там из зала Жеку. На пару с ним пакуйте товарища и — в холодильник. В секцию «В». Холод на максимум.

— Ай вай! — воскликнул Мамедов, выкатывая глаза.

Но тут с мерзким звуком колец, скользящих по латунной проволоке, отлетела в сторону лиловая портьера, и не менее (а то и поболее!) театрально обозначившаяся за ней Анна Николаевна болезненно вскрикнула:

— Прекратите!.. Прекратите немедленно! Это же… стыдно.

Вскрикнула — словно выстрелила. Аки то чеховское ружье, которое обязано шмальнуть.

Немой сцены, как у Гоголя, не получилось. Охранник Влад, конечно, оторопел. И Мамедов тоже оторопел. А вот Андрей Васильевич Русаков — нет. Он живо поднялся с места, глаза его сделались глубокими и теплыми.

— Аня! — сказал он. — Аня, я ведь знал, что ты где-то рядом. Я чувствовал. Сердце-то не обманешь!

Купцов огорошенно взглянул на Анну Николаевну и вдруг отчетливо осознал, что ловить решальщикам здесь больше нечего.

Всё, окончен спектакль. Режиссеры освистаны, недовольная публика покидает театр. Ибо пьеса оказалась, мало того что провальной, так еще и с открытым финалом…

Флешбэк

После почти полуторачасовой неистовой близости Русаков и Анна, утомленные и счастливые, лежат в постели на смятых, влажных простынях, крепко прижавшись друг к другу, словно два ребенка.

— …Господи, Андрюша! Как же долго я тебя ждала! — буквально захлебываясь в нежности, произносит она.

— Не скатывайся в банальности, Анюта, — спускает ее с небес на землю он.

— Ты о чем?

— О том, что точно такую фразу уже произносила Алентова. В фильме «Москва слезам не верит».

— Обожаю этот фильм!

— А по мне так — пошлятина несусветная. Пожалуй, единственное, что есть в нем честного, — так это название. Москва, Анюта, она и в самом деле барышня жестокая. Впрочем, «черный пес Петербург» в этом качестве не слишком далеко от нее ушел.

— Может, и так… Но зато Петербург подарил мне — сначала надежду, а потом — тебя…

Русаков неопределенно пожимает плечами и, осторожно высвобождаясь из объятий, тянется за сигаретой. Он закуривает и вдруг неожиданно даже для самого себя начинает цитировать:

…Уж осень сбросила одежды,

Все до единого листа,

В твоей печали — свет надежды,

В твоей печали — красота.

В ней счастья будущего лучик

Упрямо мечется вдали,

Как будто в темноте колючей

Фонарик крохотный зажгли…

— …Потрясающе! Никогда не слышала этой вещи у Бродского!

— А это и не Бродского вовсе, — нехотя признается он.

— А чье?

— Да так, одного человека.

— Что за человек?

— Хм… Он родом из чудесного края. В котором, кроме названия, как позднее выяснилось, ничего чудесного отродясь не было… Я его знал когда-то. Давно. А теперь — забыл… Хороший был мальчик…

— Когда вспомнишь, обязательно расскажи мне про него, ладно?

— Лучше не стоит. Вспоминать. Да и был ли, мальчик-то?..

Явно желая уйти от дальнейших расспросов, Русаков тушит сигарету и снова притягивает Аню к себе.

Пробивающийся сквозь неплотно задернутые шторы лучик света от дворового фонаря сейчас пробивает комнату насквозь, упираясь аккурат в висящую на стене фамильную саблю…

Из «Альфонса» они ушли вдвоем.

Нюшка и Русаков ушли под руку и вдвоем… Проводив парочку изумленным взглядом, ресторатор Шепитько забористо матюгнулся и сказал:

— Не, ребята, никогда я этих баб не понимал.

— А сейчас? — мрачно спросил Петрухин.

— И сейчас ни рожна не понял. Здесь, в кабаке моем, такие бывают фемины — беда! По три высших образования, миллионные счета за бугром, заводы-газеты и все такое. Плюс, разумеется, внешность. Но ведь из-за какого-нибудь сопляка со смазливой рожей могут истерику закатить. Последнее — и снять, и отдать. Целку обратно заклеить, буфера силиконом накачать… Не, не пойму я баб!

— Вай-вай, беда с этим баб, — посочувствовал хозяину «Альфонса» господин Этибар-оглы Мамедов.

Дмитрий с деланым изумлением поворотился к нему:

— Ты еще здесь, янычар секонд-хендовый? А ну — брысь отсюда!

Мамедов пулей подорвался с места и с небывалым облегчением метнулся через общую залу на выход. Он так спешил, что в районе гардероба едва не сбил с ног степенно входящего Брюнета.

Рассыпаясь в цветистых восточных извинениях, Этибар-оглы счастливо улетучился, а Виктор Альбертович, продолжая ворчать, добрел до кабинета друзей.

Где так и застыл на пороге, удивленно осматриваясь.

— Не понял? А где?.. — В ответ на немой начальственный вопрос Купцов лишь виновато развел руками. — Хм… Похоже, всё самое интересное я пропустил?

— Есть такая буква в этом слове, Витя, — буркнул Петрухин.

— Но хотя бы водки мне здесь предложат?

— Само собой! Присаживайся, дорогой! — вскинулся Геннадий Юрьевич. Освободив почетное гостевое место, он отлучился, дабы лично сделать ВИП-заказ.

— Ну как там в Смольном? — дежурно поинтересовался Дмитрий, оттягивая доклад по «сабельной тематике».

— Да все как всегда: шаркуны, лизоблюды, пидорушки и прочие моромои. Ах да! Вы последние новости слышали?

— Не-а. А чего стряслось?

— Знакомую вам идиотку, госпожу Нарышкину, сегодня утром обратно на краже прихватили. В торговом центре «Родео-Драйв».

— Оп-па! Недолго музыка играла! — заржал Петрухин. — Как же это местные «особисты», злыдни эдакие, осмелились на святое руку поднять?

— Да, говорят, они там протупили и не сразу воткнулись, что за баба и с чем ее едят? А рядом, как на грех, журналюга тусовался, с «Фонтанки.ру». Этот сразу смекнул что к чему. Отзвонился в редакцию, ну и понеслось…

— С «Фонтанки»? Эти — да, эти могут. Там журы на всю голову отмороженные. За что, кстати, и ценю… М-да… А ведь у меня с того раза визиточка Нарышкина где-то оставалась. Надо будет разыскать и позвонить. Принести, так сказать, соболезнования.

— Тогда заодно расскажи ему, что аналогичный случай имел место с женой губернатора, — посоветовал Купцов.

— Это какого? — заинтересовался Брюнет. — Неужели старика Батурина?