Онлайн книга «Жизнь за трицератопса»
|
Двумя пальцами Савич приподнял конверт. Вытащил из него листок, истертый прикосновениями. Ему не надо было разворачивать и читать его. До последнего дня на этом свете Никита Савич будет знать, что там написано, до последней буквы! Он пришел унести, украсть этот листок. Он не должен оставаться в этой богадельне, в этой нищей комнате. Ничто не должно напоминать… – Никита, – вдруг произнесла Шурочка. И потом: Я совсем ослепла, Волосы как из пепла, Душа у меня седая, Я всех по шагам гадаю. Она улыбнулась туманно и даже загадочно. Савич стоял, замерев в неудобной позе, будто аист, собравшийся покинуть гнездо. – Забирай письмо, забирай, – сказала Шурочка. – Тени прошлого собирай. Только тут Савич сообразил, что Шурочка говорит стихами. Когда он учился в мединституте, то проходил по психиатрии, что есть такое нарушение психики. То есть больной говорит в рифму. Неужели она и на самом деле ослепла? А он и не знал. Тогда Шурочке действительно не нужно это письмо. Но она спросила: И что ж ты, грешил и грешил, А теперь нас ограбить решил? – Я стал невидимым, – признался Савич, – поэтому и пришел. Иначе бы не решился. Шурочка рассмеялась: Ах, судьба у тебя такая! Не знал, что я стала слепая. И видна ли твоя личина, Для меня теперь не причина. Савичу было неприятно слышать эти странные стихи. Но письмо он взял. А потом услышал: Погоди, прежде чем ты его разорвешь, Может, ты его вслух прочтешь? Савич кивнул. Он уж хотел прочесть строчки, которые помнил наизусть, но тут в полуоткрытую дверь заглянула немолодая толстая санитарка и спросила: – Ты опять сама с собой, батьковна, лясы точишь? Поосторожнее. Так можно и рехнуться. Савича она, конечно, не видела и, к счастью, не заметила письма, которое витало в воздухе возле комода. Шурочка поторопила: Читай, мой бывший дорогой. Женился вовсе на другой. – «Дорогая Шурочка, – начал читать Никита Савич, но осекся. – Дорогая Шурочка, – продолжил после паузы. – Мои чувства к тебе остаются неизменными, и обещания я рад бы выполнить всем сердцем…» «Господи, – подумал Никита, – каким же я был мерзавцем! Нет, не мерзавцем, а запутавшимся несчастным юношей, который не имел жизненного опыта и пошел на поводу…» Шурочка произнесла громко, с пафосом: Завершается наша жизнь. Говори, не таись! – «Мои родители категорически высказываются за мою женитьбу на Ванде, потому что они уже дали обещание. А я не могу пойти против их воли… Но свадьба лишь только формальность. Как только она произойдет, я тут же начну с тобой встречаться снова, и мы будем неразлучны. Считай, что я вынужден жизнью на временное отступление, и, пожалуйста, говори всем, что это произошло по твоей инициативе. Потому что брошенная девушка может оказаться позорным явлением в небольшом городке. И еще лучше, если о наших отношениях временно забудут». Савич замолчал. А Шурочка посоветовала со смехом: Пока ты возмущен и разозлен, Прожуй записку, словно ты шпион! Очень противным был ее смех. – Я сам знаю! – сердито сказал Савич. – Но каждый имеет право на ошибку! Твоим ошибкам оправданья нет, Ведь я ждала тебя почти что сорок лет. Выслушав это, Савич буркнул: – Не стоит идти на преувеличения ради рифмы. – И сунул записку в карман. Он не думал как-то раньше, что эта дурочка могла заподозрить его в корысти. – Иди, Никитушка, жаль мне, что я тебя не вижу даже. – Помолчи! – прошептал Савич, потому что за спиной послышался голос санитарки: – Так! У нас посетителей быть не должно… Ох, это вы?.. Савич обернулся и по глазам этой толстухи понял, что он уже не невидимка, а бывший директор аптеки. – Вы что у нас делаете, Никита Николаевич? – узнала его санитарка. Савич нелепо принялся охлопывать себя ладонями, проверяя, видим он или невидим. Но тут вполне разглядел собственную руку. Всё! И стал проталкиваться к двери. А Шурочка вслед ему продекламировала: Я вам не спутница и не подруга, А просто девка из чужого круга. Со мною ты по кустикам гулял, А ихний папа кафедру марксизма возглавлял… Савич бежал по коридору, и ему казалось, что из всех дверей этой юдоли скорби несутся слова: «Он вернулся, он пришел, он письмо унес!» Совсем иной целью задался Миша Стендаль. Ничего он не намеревался красть, а наоборот – хотел дать. Давно хотел дать, но не хватало смелости. И если не удастся использовать такой уникальный момент, то грош ему, Стендалю, цена. Бывает, в прошлом у человека случилась некая мелочь, будто бы и не стоящая внимания, однако врезавшаяся в память, как топор в мокрое полено – не вытащишь и трактором. Стендаль старался не думать о Сеньке Косом и месяцами о нем не вспоминал. Но вдруг увидит его краем глаза на улице, услышит где-то его пронзительный голос – и все возвращается. В памяти. Стендаль почти бегом пересек площадь Землепроходцев, ныне снова ставшую Базарной, и остановился перед входом в Гуслярпромстройбанк. Редкие посетители поднимались по широкой, подвергшейся евроремонту лестнице и, миновав охранников в синих мундирах, проходили в дверь за темным стеклом. Стендаль замер. А если его спросят, кто он и куда?.. И рассмеялся: он же невидимый! Он смело поднялся по лестнице, в дверях столкнулся с незнакомым толстяком в блестящем плаще, какие носили разведчики в фильмах про войну, и проскользнул внутрь. И ощутил спокойствие, потому что уверился в своей невидимости. Чтобы пройти за длинную стойку, надо было поднять доску на краю этой стойки, рядом с девицей в роговых очках, дядя которой раньше работал в Сельхозуправлении. А вот как его, того дядю, звали и как эту девицу зовут? Странно, ведь за тридцать лет работы в городской газете Стендаль худо-бедно познакомился с половиной жителей города. Впрочем, узнал в конце концов, вспомнил! Кажется, ее Викторией зовут. Да, Виктория Королькова!.. Эта Виктория оторвала взгляд от компьютера и поглядела на Стендаля. Вернее, сквозь него. Но что-то ее смутило. Почудилось, будто кто-то замер рядом. Колыхание воздуха, запах… – Господин! Э?.. – окликнула Виктория невидимку и растерянно улыбнулась. «Не надо было на ланч копченую колбасу есть!» – обругал себя Стендаль, когда уже за спиной Виктории миновал стойку с дощечкой и оказался во внутренних помещениях банка. |