Книга Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva), страница 66 – Валентин Бадрак

– Через дневник? – спросил вдруг Лантаров, немного стушевавшись. Он давно уже ждал момента, чтобы рассказать, что он читал тетради. – Я… Я давно должен был признаться, что читал твой дневник…

Шура отреагировал на сообщение благодушно, легкая улыбка тронула края его губ.

– Это хорошо, я ведь для тебя и оставлял его на столе – мне казалось, когда у нас не будет тайн, быстрее родится доверие. Раньше я писал для того, чтобы самоочиститься, пройти таким образом путь терапевтического самоанализа. Но потом мой опыт вышел за рамки лечения, и я подумал о возможности детального описания его – может быть, кому-то он покажется интересным. Потому-то, когда вопрос исцеления был решен, я и бросил писать дневник, взявшись совсем за другую задачу – описание опыта приобщения к духовной практике для современного городского человека. И тут, надо сказать, ты, твой путь мне здорово помогли. Ты изучал мою жизнь, а я изучал твою – получился превосходный и важный взаимообмен.

Шура улыбался ему открытой, добродушной улыбкой саттвического человека. На него невозможно было обидеться. Да и сам он никогда не обижался.

– Ну и ну! – Лантаров, который не ожидал такого поворота дела, был ошарашен. Оказывается, сам он все-таки был подопытным кроликом. – Шура, но коль так, почему тогда, если йога имеет такие целительные свойства, почему ее не прописывают врачи?

– Шутишь?! Если бы все занимались йогой и исповедовали в жизни принципы аюрведы, врачи были бы не нужны. За исключением, может быть, помощи при несчастных случаях. Но правда и в том, что йога – это система, не предназначенная для среднего человека. И йога – это не лечебная система. Ее исцеляющий эффект оказался, так сказать, сопутствующим открытием. Однако врачам нечего беспокоиться: лень, мягкотелость и безволие современного человека не позволят ему внедрить эту систему повсеместно.

Они дошли до дома, и Тёма, дремавший на крыльце, поднялся навстречу, виляя обрубком хвоста. Мужчины потрепали пса за холку.

– Ты хорошо охранял дом, пока нас не было? – деловито заговорил Шура с псом. Тот вместо ответа сел, приоткрыл пасть и, не сводя внимательных глаз от хозяина, издал какой-то странный собачий утробный звук, ни на что не похожий и не передаваемый словами.

– Что отвечает – охранял? – ухмыльнулся Лантаров. Он и сам привык к псу и часто заговаривал с ним или с котом. И ему казалось, что они что-то, бесспорно, понимают. Какие-то мысли у них все-таки роятся. А раньше животных он попросту не замечал.

– Да, пожалуй, – согласился Шура. – Давай, я отнесу коврик и буду кормить этого мордоворота, а ты принеси ведро воды.

Лантаров крутил ручку старого колодца и думал: «А ведь он прав – мне даже вытащить ведро воды из колодца представляется работой – хочется отвинтить краник, и чтобы вода текла сама». Вытянув ведро, Лантаров сел на скамейку и, закрыв глаза, подставил лицо утреннему солнцу. «А ведь так обалденно сидеть и ничего не делать. Может, это и есть беспристрастное созерцание мира? Пратьяхара…» Ему пришла в голову еще одна мысль, и когда Шура вышел из дома с большой миской каши, смешанной с куриными головами, – райского блюда для Тёмы – он, щурясь на солнце, задал ему еще один вопрос.

– Шура, а ты мог бы достичь такого состояния, как сейчас, если бы жил в городе?

– Другими словами, ты спрашиваешь, достаточно ли я силен и последователен?

Шура пересыпал еду в собачью миску. Затем выпрямился. Лантаров смотрел на него с любопытством: этот жилистый упорный человек пережил войну, тюрьму, смертельную болезнь. И вот теперь живет почти в полном одиночестве, наслаждаясь бегством от мира. Он умеет довольствоваться малым. Это казалось странным и неправдоподобным.

– Признаюсь: еще около двух лет после выздоровления я испытывал настоящие приступы – мне хотелось хорошенько поесть и выпить, и путь самоограничения представлялся проявлением чистого идиотизма. И я… сдавался. Покупал рыбу, яйца, водку, ел и пил вдоволь. Но меня спасла… моя болезнь. Я помнил, что могу умереть, если перестану следовать новому образу жизни. Помнил не в памяти, не в голове, а физически – возникали страшные ощущения, все переворачивалось внутри, и каждый раз потом я уходил в голодание. И токсины лезли из меня через все поры, как черви. И еще мне помогла йога. Поэтому я не знаю, сумел бы я оставаться последовательным в городе?

Шура казался немного смущенным – ему нелегко дались откровения. Но он был верен себе – оставаться честным до конца. Лантаров почувствовал, что особенно ему за это благодарен. За то, что Шура представал человеком, а не напяливал маску великого мудреца.

– А сейчас? Тебя не тянет в город? Разве не скучно заниматься телом и духом, не демонстрируя это другим? Ты мог бы открыть свою школу и учить своим принципам.

– Нет, Кирилл, я не стану выпячивать то, что уже пришло ко мне. Люди города на фоне благополучия не присоединятся к этой системе. Каждому нужна встряска. А некоторым даже болезнь не помогает – они будут жить так, как жили, не в силах поменяться и изменить мир вокруг себя. А мне тут хорошо. Тут вовсе не скучно – поиск истины всегда сопряжен с трудностями, но понастоящему ищущему не бывает скучно. Ради этого я стал отшельником и теперь знаю, для чего мне было даровано продолжение жизни. Я реализовал идею перекристаллизации личности. Это не просто слова. Значит, нет смысла бояться таинства перехода в иное состояние. Просто нужно сосредоточиться на собственной миссии, и если она замешана на истинной любви – придет успокоение.

6

Наступили дни, когда Шура познакомил своего молодого друга со своим зеленым хозяйством. Лантаров опешил, когда увидел целый зеленый мир: беспредельно разнообразный, он казался парадом изобретательных форм. Тут обитало множество молоденьких хвойных деревьев – от ажурных голубых елей до замысловатых горделивых пихт. Присутствовал даже тщательно оберегаемый Шурой молоденький кедр – он особенно гордился этим деревцем, утверждая, что вырастить такое в нашем регионе приравнивается к искусству. Были различные декоративные березки, грабы, уникальные туи разной величины, рябины и липы и еще множество всяких деревьев. В коллекции была даже декоративная осока. В большой теплице росли уникальные цветы и растения: от превосходного, будто нарисованного самшита до разлапистого, похожего на зеленого осьминога можжевельника с пряным запахом. Шура с гордостью рассказывал о каждом растении, добавляя всякий раз, что он уже научился выращивать сам и что он все делает вместе с неутомимой Евсеевной.

– И что, это в самом деле стоит хороших денег? – недоверчиво косясь на зеленое царство, осведомлялся Лантаров.

Шура в это время заботливо орудовал лейкой вокруг каких-то саженцев. Он щурился на солнце и выглядел в этот момент абсолютно счастливым.

– Не просто хороших. Порой наши толстосумы, возводящие себе под Киевом особняки, готовы выложить кругленькие суммы за эти дива природы. Я сам когда-то от имени вора в законе закупал несчетное количество таких растений. Там же и окончил дошкольный класс садоводства. Жаль только, что много растений гибло. Я тогда не понимал этого всего и не заморачивался, а щедрый Свирид без лишних слов покрывал убытки.